Аркадий Савеличев - Последний гетман

– Кто повелел тебе выгонять из полка, да при всех-то офицерах позорить графа Гендрикова?

Заминка с ответом вышла. Страшно было выговорить необходимое слово.

– Кто?!

Тут уж с полным раболепством:

– Никто…

Взмах руки, изгоняющей из кабинета.

– Так признаешь вины свои? Поклон лбом до самой столешницы:

– Вины мои безмерны, признаю, ваше императорское величество…

На какой-то миг задумалась, потупилась Государыня, но тут же вскинула светло-золотистую голову, никогда не знавшую пудры:

– Ага, безмерные! Так что же мне с тобой делать?.. Увидел, увидел барон Черкасов что-то такое, приговорное, в изменившемся лице Государыни, обмакнул в чернильнице свою остро отточенную гусыню, – почему-то не любил гусаков, гусынь предпочитал, – вышколенный личный секретарь изготовился записать неизбежный приговор… но тут задняя Дверь, соединявшая эту половину дворца с половиной первого камерге-ра, бесшумно растворилась, и вошедший Алексей Григорьевич с беспечным смехом спросил:

– А помните ли вы, моя Государыня, что такое потылица?..

Елизавета, сбитая с толку, глянула было на него – но как можно было глядеть на своего домашнего камергера?

– Потылица? Что еще за оказия?..

– Оказия… вот именно так оказалась! – Алексей Григорьевич, не спрашивая дозволения, подошел к ручке, а потом, эту же ручку приподняв, приударил ею по своей вспененной кружевами шее. – Вот она, потылица всякого верноподданного. Не будь братец в офицерском звании, я бы его покрепче поучил, своей-то рукой! – Рука была хоть и белоснежно выхоленная, но мускульная. – Ох задал бы!…

Елизавета Петровна вспомнила рассказы про прежнее ученье Кирилла. Чуток, но улыбнулась:

– Так, поди, болезно?

– Как не болеть! Но ежели от царской ручки, так быстро заживает. Подь сюда!… – Левой притянул братца носом к столу, а правой, все еще державшей царскую ручку, преизрядно хлопнул по склоненной шее.

– Так ведь больно ж!…

– Ах, Государыня! Простите. Но как иначе можно показать эту экзекуцию?..

– Экзекуция, говоришь? – не спешила Елизавета Петровна выдергивать свою ручку из холеной ручищи домашнего камергера. – Так она на правах строжайшего наказания?

– Наистрожайшие права! Уж я ль вас буду обманывать, моя Государыня?..

– Знаю, что не будешь, друг нелицемерный… умора, право, с вами! А ты чего там торчишь? – барона Черкасова вдруг как впервые увидела. – Ступай… да фрейлин для отрады пощипли!

Барон Черкасов с облегчением ретировался. А Государыня с неким всполохом вспомнила:

– Все разговоры, разговоры, а обедал ли ты, Алек-сеюшка?

– Вас дожидался, Елизаветушка. Думал, как исполните государственные-то дела…

– Исполнила уже, не видишь? – чуть было опять не осердилась. – Прикажи подавать обед на своей половине.

– При двух приборах?

– При трех… дурак несообразный! – вздернула она от стола голову Кирилла и в лоб чмокнула. – Пойду пока переоденусь.

Алексей Григорьевич проводил до дверей, выводивших в будуар, и вернулся к торчавшему у стола братцу:

– Да-а, потылица… Выручает даже графьев. Пойдем – погуторим на пустые брюхи. Менее часу на сборы к обеду не уйдут.

Кирилл бессловесно побрел за братом на его половину…

Граф Гендриков посчитал за благо перевестись в другой полк, где не так известна его фамилия. Да и русских мужланов было поменьше. Например, кирасиры – они и при Елизавете Петровне почти сплошь управлялись немцами. Почему бы с сородичами не соединиться?

Конечно, Елизавета Петровна, по своему обыкновению, очень быстро забыла о графе Гендрикове, о его малороссийских услугах, о ссоре с командиром Измайловского полка. Все-то помнить!…

Указы ее были добрые, свойские. По одному из них графу Кириллу Разумовскому, гетману Малороссийскому, надлежало при торжествах, публичных церемониях и при столах царских занимать место с генерал-фельдмаршалами, считаясь с ними по старшинству. Например, будь фельдмаршал Миних не в ссылке, а при дворе, он непременно сел бы выше Кирилла Разумовского, тоже при том же придворном звании. Но Миниха никто не собирался вытаскивать из ссылки, Государыня Елизавета Петровна оставалась в добром здравии – чего заглядывать далеко? Она пешком до Троице-Сергиевой лавры вознамерилась сходить!

Правда, это хождение на богомолье, привлекшее к себе пол-Петербурга и пол-Москвы, растянулось на целое лето. Выйдя из Головинского дворца, шествовала по мосту через Яузу, через весь центр Москвы, а карета тащилась далеко в обозе. Разумеется, никто из придворных тоже не смел садиться в кареты, по пыли шлепали за Государыней, которая ходким петровским шагом шла да шла вперед по Ярославскому тракту. За первый день аж семь верст! Само собой, обед на коврах под дубками, с песнями и сельскими плясками… а потом в каретах обратный путь до Москвы. С тем, чтоб назавтра от этих же дубков и продолжить дальнейший пеший ход. Так вот – вперед назад. С многодневными остановками у своих застаревших придворных, которые коротали остаток жизни в просторных поместьях подмосковных! Лета могло не хватить!

Граф Кирила не слишком о том печалился. По болезни своей жены – опять была «чижолая» – он получил разрешение остаться в приданном нарышкинском поместье, в Петровском, которое теперь все чаще называли Петровское-Разумовское. Благо? Благо, при такой-то славной летней погоде.

По стечению обстоятельств одолела хворь и Великую Княгиню Екатерину Алексеевну. Она застряла тож вблизи Москвы, на Ярославской дороге, в имении елизаветинской комнатной приспешницы Чоглоковой. Раево – называлось это райское местечко. При первом взгляде очень плохонькое по сравнению с нарышкинским Петровским. Но вот поди ж ты! От Петербургской дороги, где стояло Петровское, ежедневно проделывал тридцать верст до дороги Ярославской, где прозябала в худеньком Раево Великая Княгиня. Да и обратно тридцать, не меньше же утрешнего.

Дом гофмейстерины Марии Симоновны Чоглоковой мало походил на Петровское; он даже не был помещичьей усадьбой. В кои-то годы строгая и напыщенная матрона завела здесь самую обычную подмосковную дачу, незнамо и для чего. Дача была низка и неказиста, почти без фундамента, хотя и просторна, с большой и удобной верандой. Но ведь не замышлялась для пристанища всего Малого двора, с его собственными фрейлинами и приживальщиками, хоть и молодыми. Так уж случилось: Государыня продолжала свое летнее шествие к Троице, а здесь застряла некая инвалидная команда, со всякой личной придурью. Что и на руку гофмейстерине. Мало кто знал – да и не знал никто, – что ей была дана личная «инструкция» Государыни, странная, если не сказать смешная. Но Мария Симоновна была в полном, домашнем доверии у Государыни и потому «инструкцию» даже во сне не забывала. Как забыть такую странность!… Голштинский племянник и Анг-Цербская принцесса, вытащенные из затхлого немецкого княжества, должны были непременно породить «России пожеланного наследника», как прямодушно выразилась Государыня, однако ж…жили четвертый год сухомятку, без единого дитенка. Да и откуда ему взяться, если спали-то на разных кроватях?! При венчании, при свадьбе роскошной, их было свели из разных дверей, под общий бархатный балдахин, но когда обвенчанная жена сунулась туда – нашла пьяного вдрызг муженька, который так и прохрапел калачиком всю ночь, не узрев плакавшей в подушку жены. После Государыня, скорая на слово, уж и самой женушке выговаривала, спрашивая: «Что наш чертенок по ночам-то делает?» Та отвечала, потупясь: «Спит, ваше величество». И то было истинной правдой, ведь знала ж Елизавета Петровна, сама-то… Разругав приватно и Екатерину, и Петра, она как самодержица, заботящаяся о своих наследниках, дала письменную «инструкцию» канцлеру Бестужеву да своему Алешеньке: как угодно, а сотворить «России пожеланного наследника!» Ладно, после нее-то поцарствует этот «чертушка», Петр Федорович, а дальше?.. У нее-то не было своих детей, да и быть не могло: при вступлении на трон дала клятву ретивым на такие дела придворникам-вельможам – не выходить замуж и не заводить новых наследников, кроме Петра, для чего и венчание с Алексеем Разумовским было тайное. Сколько путаницы наследной произошло после батюшки, Петра-то Великого! Истинно, следовало исправлять наследную линию. Елизавета не могла порушить данное слово… а наследник, «чертушка», собственного наследника не мог произвести… По недомыслию ли, по слабости ли физической, по дурости ли окаянной. Что оставалось делать? Камергер Алексей Григорьевич да канцлер Бестужев – выполняйте указ Государыни! Он ведь в письменную «инструкцию» был облечен. Вот откуда взялась Мария Симоновна Чоглокова. Исполнительница! Ей доверили щекотливое дело. Если мужики не могли исполнить – может, баба исполнит?..