Аркадий Савеличев - Последний гетман

Он посидел еще недолго, а потом встал и, уходя, отвел душу:

– Мазепа ты, старая, обрыдлая мазепня! Тот хоть знал, ради чего унижался. Эх, не казак ты, гетман, не казак!…

Встретившийся прогулочный денщик в страхе присел на песок дорожки прямо со своим подносиком. Там у него загремело-забренчало, но гетман не оглянулся, проходя ко дворцу.

В уме у него с утра не было, чтоб залезать по такой хорошей погоде в библиотеку, да вот здешний предшественник, Мазепа, сапогом под зад поддал, – так и взлетел на третий этаж.

Старые хроники давно раскрытыми листами лежали на столе. Кой леший ему Мазепа сдался? А ведь лежал тут как на плахе. И не ради предательства и казни Кочубея – сегодня как раз ради блуда и насмешки денщика над доверившимся ему гетманом…

У Мазепы-предателя хоть любовь была – было ли сие у пригретого на груди денщика да и у самого гетмана нынешнего?..

Мазепа стал восприемником от купели Матрены Кочубеевой. И чего не делает молодость, сделала старость. Незадолго до Полтавской битвы, стало быть, и своего падения, шестидесятилетний злодей и плут в крестницу свою влюбился. Проще сказать, по старости втюрился. Ему вздумалось заполучить руку крестницы, но благочестивый Кочубей, уже прозревая душу изменника, с ужасом отклонил позорное предложение. А страсть-то, страсть!… Мазепа, замышляя измену в отношении Петра, тихой сапой к ногам доверчивой крестницы прополз – подослал в дом Кочубея расторопного и ловкого слугу Демьяна. Вроде и не торговалась Матрена, но чего не могли сделать три тысячи, принесенных прохиндеем Демьяном, сделали десять тысяч червонных, подобострастно поданных самим Мазепой. И чего не совершили деньги – довершила любовь грозного старика. Из властного и жестокого властителя он превратился, возомнив себя пылким юношей, в распоследнего раба. Умолял жестокосердную крестницу прислать к нему хоть частицу своих волос. Тот же Демьян похитил для него у Матрены красный коралл, который она носила на шее, даже платье ее любимое. Держал все это при себе, орошал слезами. Самолюбие, свойственное дочери казака, пало вместе с этим платьем. Мазепа увез возлюбленную крестницу в свой столичный Батурин и там «очародействовал несчастную» – как возопил оскорбленный Кочубей. Матрена наплевала на мать, которая была при смерти, и на отца, которому вскоре надлежало идти на казнь – за верность царю Петру и презрение к гетману-изменнику, вдобавок и насильнику…

Мазепа казнил Кочубея… но на Матрену-крестницу рука не поднялась… Даже злодейство имеет свои пределы.

– Нет, я все ж не Мазепа! – отбрасывая старую хронику, сказал нынешний гетман. – И Батурин через шестьдесят лет вновь стал казацкой столицей! На-ко, выкуси! – неизвестно кому показал кукиш.

Через пару часов другой денщик – уже не Микола – пришел и доложил, что деньги и письмо к полтавскому полковнику Василию Васильевичу Кочубею отданы по назначению. Кирилл Григорьевич отнюдь не гетманским голосом ответствовал:

– Хорошо, братец.

Нет, не Мазепа он! И Миколе-то хорошего пипка дать не смог…

Лето прошло. Наступила осень – несуразная, смешная. Весь август лили дожди, в конце сентября инея ударили, бахчи неубранные пожгли, а октябрь начался с обвального солнца. Хоть плачь, хоть смейся! В это лето и того, и другого хватало. Неизвестно, что творится в Петербурге! Дороги заколодило, обычная почта по шляху не иначе как на волах тащится, а курьеры перестали баловать гетмана. Оно бы и хорошо – меньше докуки, но как говорят бывалые военные: страшна не сама баталия – страшно молчание пушек перед ней. А разве мало их, пушек-то, в чиновном Петербурге? Такие мортиры за углами торчат, что не сносить головы, если высунешься. Гетман и не высовывался, маленько все же зная и без курьеров о негласных опалах. Старик Бестужев, первоначально избалованный лаской новой Государыни, опять стал не нужен. Ну, пьяницы, вроде фельдмаршала Бутурлина, само собой. Герой Прусской войны, молодой генерал Румянцев, не поймешь чем занимается; Иван Шувалов, что ни говори, мужик головастый, за границу, говорят, просится, поскольку дел в России для него нет; Екатерина Дашкова, громкоголосая весталка прошлой «революцьи» и ближайшая наперсница Екатерины, вроде как в свое имение убралась. А он, гетман?.. То на третий же день после переворота назначают, по сути, военным министром, в крайнем случае главнокомандующим – как же, отдают в подчинение все пехотные полки, петербургские, выборгские и другие окрестные гарнизоны, то столь же поспешно, без заезда в Петербург, отправляют обратно в Малороссию, что и сейчас не знай как понимать. Ведь гарнизоны-то все еще за ним числятся, за ним же любимый Измайловский полк, да хоть и Академия наук? Там тоже никто с президентства его не снимал. Просто позабыли, видно. Напрочь. А сношения с Петербургом всякие прервались. Хорошо ли? Плохо ли?

Старший брат своим царедворским нюхом что-то чувствовал, но писал с осторожностью, не доверяя почте:

«Любезный младшой! Старость поджимает, а руки чешутся, дел просят. Какие теперь для меня дела? Денег в проигрыш не берут за советами курьеров не шлют, камергерство и фельдмаршальство мое ни к чему не обязывает. Так что сижу в Гостилицах да венгерское попиваю. Одна утеха. Жизнь-то вроде как прошла?..»

Не нравилось младшему брату словоблудие камергера и фельдмаршала Алексея Разумовского. Мог бы и пояснее высказаться. Как ни велика власть у малороссийского гетмана, но она висит на поводке у власти царской. В случае чего не выбежишь на казацкий круг, не крикнешь зазывно: «Геть, казачки!» Ладно, Киев опять из-под гетманской руки забрали, посадили генерал-губернатора, напрямую подчиненного Петербургу. Слышно даже, вернувшегося из Прусского похода боевого генерала Румянцева, как мундир какой, к Киеву примеряют. Если слухи верны, так для Румянцева это опала. Пусть даже за дело: слишком угодничал, до последнего был верен «чертушке»; если б тот послушался старика Миниха и со своими голштинцами ринулся на соединение с прусской армией Румянцева – еще неизвестно, кто бы сейчас пребывал на троне, а кто на плахе… Румянцев-то – не безмозглый Гришка Орлов, из-под его руки уйти трудно. И если Фридриху удалось за седлом адъютанта ускакать из окружения, так Екатерина-то, со всем ее умом, все-таки не Фридрих же… Господи, прости истинно верноподданного гетмана!

А что, он не имеет своего разумения – и по фамилии-то Разумовский?

Мало, красавцы и краснобаи Орловы – жирная царедворная лиса именем Панин! Пусть воспитатель наследника Павла – но при коронации Государыни наследник-то не был коронован, как ожидалось. Да и не любила его никогда Екатеринушка и не знала толком, поскольку он с колыбели произрастал при бабушке Елизавете. А Никита Иванович Панин, любимец Петра III, как ни странно, стал любимцем Екатерины П. Опять же слышно – всеми иностранными делами ворочает. Мир ли, новая ли война с Пруссией? Спросите у Панина!