Георгий Гулиа - Человек из Афин

Она согласилась с ним.

Он продолжал:

– Где же мера человеческой благодарности? Не в том ли, что за добро платят черной неблагодарностью? Фидий похитил золото! Сколько золота? Полталанта? Больше? Но зачем ему красть золото, если я выдавал ему из казны? Фидий присвоил кость? Зачем? Я давал ему кость для работы. Безотказно. И все-таки суд признал его виновным. Обладая в то время огромной властью, я ничем не помог ему. Может быть, в этом и есть теневая сторона демократии? Когда все решают всё.

Она резко отстранилась от него.

– Как? – сказала она. – Ты сомневаешься в том, что насаждал еще совсем недавно? Неужели ты хотел бы, чтобы народ решал все, как тебе угодно? Где же в таком случае демократия? Не вернее ли предполагать, что народ решил правильно, а ты – ошибся?

Он скорчился, точно от боли в желудке:

– Ты требуешь, чтобы я поверил в виновность Фидия? По-твоему, я должен объявить Фидия вором только потому, что народ несправедливо обвинил его в хищении ценностей? Скажи мне: я должен поверить в эти небылицы?

Аспазия положила руку на его руку, словно желая передать ему часть своего тепла и своей убежденности:

– Нет, о Перикл, ты должен оставаться при своем мнении, но ты обязан смириться перед судом народным. Иначе не имело смысла жить и бороться.

Он хотел было возразить ей, но в это время появился раб.

– Я с письмом, мой господин, – сказал раб.

– Подойди ко мне.

Это был молодой иллириец по имени Небус. Такой стройный, чернявый, молчаливый…

Небус подал дощечку. Перикл вытянул руку, чтобы лунный свет упал на письмо. И прочитал. А затем, не говоря ни слова, подал Аспазии.

– Кто принес? – спросил Перикл раба.

– Молодой человек в пурпурном старом плаще.

– Где он?

– Ушел.

– Ничего не сказав?

– Он сказал только два слова: «Передай хозяину».

– Можешь идти, Небус.

Перикл еще раз прочитал письмо. Оно было немногословно. И повторил вслух с некоторым, как показалось Аспазии, удовольствием:

– «О, великий Перикл, а все-таки был ты тиран и останешься им, если тебя снова изберут в стратеги наивные афиняне. Прощай, великий, благородный тиран! Агенор».

Геродот выглядел смущенным. Присел. Потер руку об руку. Объяснил свое смущение: из Турии пришли неприятные вести. Тамошние правители перессорились меж собой. А когда правители ссорятся – жизнь для историка становится нестерпимой.

– А для поэта? – спросил Перикл.

– Поэту – что? Его дело – песни петь. А ссора служит ему пищей для размышлений.

Перикла рассмешило это утверждение.

– Однако же, – сказал он, – ты не слишком высокого мнения о певцах.

– Напротив! – Геродот вытянул правую руку. – Я о них самого лучшего мнения. Они – правая рука государства. Без них люди обратятся в стадо овец.

– А теперь, – продолжая смеяться, сказал Перикл, – поэтов ты превознес выше всякой меры.

Геродот сказал, что, во-первых, не хаял поэтов; во-вторых, не ставит их выше всех. К поэтам Геродот относится по достоинству: ибо песни нужны обществу, особенно демократическому.

– А в Италии, – спросил Перикл, – в Италии тоже поэты почитаются земными богами?

Геродот на старости – если пятьдесят с лишним лет можно назвать старостью – выбрал Турию в Италии для постоянного местожительства. Он заявил своим друзьям, что хорошо в Турии, где много простора для человека думающего, где не помышляют о войнах, а мир почитается высшим благом. А время от времени он будет приезжать в любимые Афины, чтобы подышать просвещенным воздухом. Что же касается Галикарнаса, где впервые увидел свет, то о поездке туда не может быть и речи – варвары оставили там слишком глубокий след. Италия – по его словам – страна, где человечество снова обретет себя, как во времена Гомера. Разумеется, под духовным покровительством Афин…

– А теперь о поэтах, – сказал Геродот. – В Турии тоже чтят поэтов, но пока их там маловато. Настоящих. А графоманов – полно. Впрочем, как и везде. А знаешь, где более всего графоманов?

Перикл предположил: в Афинах.

– Нет, – сказал Геродот.

– В Египте?

– Тоже нет. Хотя египтяне и любят пописать, а затем терзать слух своих знакомых.

– Неужели же в Вавилоне?

– Нет. В Колхиде. Там полно муз и поэтов. И щебечут поэты по-птичьи, так же как и египтяне в Мемфисе. Такая речь у них.

– Я бывал в Колхиде, мой дорогой Геродот. Не знаю, как там насчет поэтов, но вино отменное. И мореходы тоже. Я однажды похвалил тамошний мед. Они, колхи диоскурийские, заметили на это, что лучше меда – стихи и песни.

Геродот рассказал некую сказочку, которую выдал за быль (такое бывало с ним):

– Молодого колха ранили в ногу. Дротик повредил мякоть и вошел по самую кость. Не так-то просто вынуть из ноги скифский дротик. Воин попросил, чтобы спели ему песню. Желание его было исполнено. Слушая песню, колх позабыл о ране и о дротике, который был извлечен врачевателем…

– Будь я на твоем месте, – сказал Перикл, – я поселился бы не в Турии, а Колхиде. Диоскурия – приятнейшее место.

Геродот сладко потянулся и попросил вина.

– Ты много пьешь, – заметил хозяин.

– Пожалел?

– Для тебя – нет. Я знаю: не в твоем характере пьянство.

– Разве я произвожу впечатление пьяницы? Или ты, Перикл, и в самом деле стал скуп?

– Я всегда был бережливым.

– Не замечал… Прикажи принести вина – не пожалеешь. Я припас для тебя ворох городских новостей. А за вином язык становится шустрым.

Перикл выглянул за дверь и распорядился принести вина.

– Тебя не назовешь кутилой, – подтрунивал Геродот.

– Почему? Я очень люблю посидеть в кругу друзей.

– А ты бывал когда-нибудь пьян, милый Перикл?

– Нет. Это не в моем нраве. Тебе, наверное, известно, что я только раз был на свадьбе. Своего родственника Евриптолема. И сбежал, не дождавшись конца.

– Об этом весь мир говорил.

– Люди скверно живут, Геродот.

– Согласен. Хуже собак.

– Я не хотел бы восседать на пирах, когда мои соотечественники часто не имеют даже куска хлеба.

– Ты хочешь взвалить на свои плечи все страдания мира?

Перикл промолчал.

Принесли вино. Геродот поднял кувшин над головой. А в левую руку взял фиал:

– Перикл, мне хочется пить. Потому что муторно на душе. Ты понимаешь меня?.. Вот я не был здесь целый год. Не видел своих друзей. Скажу по правде: я унесу отсюда плохие впечатления. Мне кажется, что в самое сердце, в самую грудь мою насыпали тяжелого щебня… Дай-ка выпьем!

Геродот дважды осушил фиал, не пытаясь разбавить вино водою.

– Я теперь пью с утра, – сказал он. И глаза его сверкнули доброй улыбкой, какой только может обладать наивный ученый с душою поэта.

Перикл пригубил:

– Это вино с моего участка. Нравится?