Вячеслав Шишков - Угрюм-река

– Можно садиться? – сказал он и сел.

– Да, да, прошу! Отец Александр, господин пристав, Иннокентий Филатыч, мистер Кук, – спохватилась хозяйка.

Стол сервирован с изяществом: фарфор, серебро, в старинных батенинских вазах букеты свежих росистых цветов. Много вин, есть и водка.

– Эх, вот бы отца Ипата сюда! – простодушно говорит пристав, наливая себе и соседям водки. – Вы его помните, Нина Яковлевна?

– Да, да. Это который – «зело борзо»?

– Вот именно... Ну-с, ваше здоровье! Зело борзо! – чуть приподнялся грузным задом, чуть звякнул шпорами матерый, по шестому десятку лет, пристав.

После смерти Анфисы он долго, отчаянно пил, был с места уволен. Жена бросила его, связалась с падким до всяческих баб Ильей Сохатым, потом постриглась в монашки – замаливать блудный свой грех. Сердце же пристава ныне в полном покое: Прохор Петрович, вынужденный логикой жизни, взял пристава к себе на службу и наградил его своей бывшей любовницей Наденькой. Пристав теперь получает хороший оклад от казны и от Прохора Громова. Кой-кто побаивается его. Рабочие трепещут. Инженер Протасов ненавидит. Мистер Кук смотрит на него с высоким презрением. Но свои отношения к нему все ловко скрывают.

Завтрак был скромный: пирог, жареные грибы в сметане, свежие ягоды.

Пристав, подвыпив, прищурил глаза на священника и развязно сказал:

– Отец Александр, многоуважаемый пастырь, а ваша проповедь-то... знаете что? С душком... С этаким, знаете...

– Послушайте, Федор Степаныч. – И священник налил себе полрюмки портвейна. – Вы что ж, епископ? Или, может быть, консисторский цербер?

Пристав, подмигнув инженеру Протасову, – дескать: ужо-ко я его, кутью! – демонстративно повернулся к священнику всем своим четырехугольным, крупным телом, и его пушистые, с проседью, усы на оттопыренной губе пошли вразлет:

– Ну-с, дальше-с...

– Кто вам дал право критиковать мои беседы с верующими?

– Это право, батюшка, принадлежит мне по должности, по данной присяге...

– Пред чем же... пред чем же вы присягали?

– Пред крестом и Евангелием...

– Ах, вот как! Но в Евангелии блуд осужден. Вы же блудник суть, живете с любовницей. Так как же вы смеете подымать против меня свой голос?

– Послушайте, батюшка... Как вас. Отец Александр, – беззастенчиво тряс пристав священника за праздничную рясу.

Между ними встала хозяйка.

– Оставьте, Федор Степаныч... Бросьте спор. Кушайте.

– Но, Нина Яковлевна, голубушка...

– Только не голубушка...

– Простите, Нина Яковлевна... Но ведь отец Александр желает залезть в ваш карман, – бил себя в грудь пристав. – Ведь он же призывает рабочих черт знает к чему!..

Священник с шумом отодвинул стул, перекрестился на образ и с оскорбленным видом молча вышел вон. На уговоры хозяйки там, в прихожей, благословив ее, он сказал ей, уходя:

– И как вы можете подобного мизерабля пускать в свой дом?

Нина отерла показавшиеся слезы, оглянулась на дверь и проговорила взволнованно:

– Я не знаю, батюшка. Но им очень дорожит муж... И, мне кажется... Я только боюсь сказать... Тут что-то ужасное...

– Что? Что именно? – шепотом спросил священник и, приблизив ухо к ее губам, ждал ответа.

Когда вернулась хозяйка к гостям, мистер Кук, большой резонер и любитель тостов, поднял свой бокал и вынул изо рта сигару:

– Мадам, ваше здоровье! А также позвольте выпить за Россию, которой я гость и слуга! – Он, когда бывал трезв, строил фразы почти правильно, но особая тщательность произношения с резким ударением на каждом слоге изобличала в нем иностранца. – Россия, господа, страна великих возможностей и очшень большой темноты, чтобы не сказать слишком лишнего. Возьмем пример. Вот тут, пред нашими глазами, я бы не сказал, что была сцена весьма корректного содержания, о нет! В нашей стране подобного казуса не могло бы состояться. Господин священник и господин пристав пикировались, как бы это выразить... пикировались вне пределов скромности. Один не понимал мудрость слов, сказанных в церкви. Я содержание проповеди узнал от свой лакей Иван... Другой, а именно мистер отец Александр, вторгается в личный жизнь и начинает копаться в очшень грязном белье господина пристава. Но разрешите, господа... Личная жизнь каждого гражданина страны есть святыня! И сор в чужую избу мести не надо, как говорит рюсский хорош пословиц.

– Простите, мистер Кук, – перебил его инженер Протасов; он поправил пенсне с черной тесьмой, черные глаза его засверкали. – Но мне кажется, что вы только теперь, именно в нашей темной России, начинаете набираться либеральных идей. А ваша хваленая Америка – ой, ой, я ее знаю хорошо.

– О нет! Вы ее знаете очшень не хорошо, очшень не хорошо! – воскликнул мистер Кук и, не докончив тоста, сел.

– Вы не обижайтесь, мистер Кук.

– О нет! О нет...

– Со всем, что вы только что изволили сказать, я вполне согласен. – И Протасов сделал рукою округлый примиряющий жест. – Наша русская сиволапость – вы понимаете это слово? – русская сиволапость общеизвестна, факт. В особенности в такой дыре, в нашем болоте. – И он широким вольтом развел обе руки, скользом прищурившись на пыхтевшего пристава.

Хозяйка легким кивком головы согласилась с Протасовым. Тот продолжал:

– Ну так вот. Но это неважно, некультурность наша... Это все схлынет с нас. Важны, конечно, идеалы, устремления вглубь, дерзость в смелых битвах за счастье человечества. Вот в чем надо провидеть силу России. Провидеть! Вы понимаете это слово?

– О да! Вы, мистер Протасов, простите, вы слишком, слишком принципиальный субъект... У вас, у русских, везде принцип, во всем принцип, слова, слова, слова. А где же дело? Ну-с?

Протасов слегка улыбнулся всем своим матово-смуглым монгольским лицом, провел ладонью по бобрику с проседью черных волос и, слегка грассируя, сказал:

– Тут дело, конечно, не в принципах, а в нации, в свойстве вашего и нашего народа к подвигам, к жертвам, к пафосу революционных идей. Ну, скажите, мистер Кук, в чем национальные идеалы обожаемой вами Америки?

Тот пыхнул сигарой, на момент сложил в прямую черту тонкие губы и поднял правую бровь.

– Наш национальный идеал – властвовать миром.

– При посредстве золота? Да?

– Хотя бы и так.

– Но золото – прах, мертвечина. А где ж живая идея, где народ? Мне кажется, мистер Кук, что мир будет преображен через усилия всего коллектива, а не через кучку миллиардеров, не через ваше поганое золото!

– Но, мистер Протасов, где же логика? Что есть золото? Ведь это ж и есть конденсированный труд коллектива. Следовательно, что? – Он сделал ударение на «а». – Следовательно, в обновлении мира через золото участвует и весь коллектив, его создавший. В потенциале, конечно.

Андрей Андреич Протасов досадливо заерзал на стуле, воскликнул: