Элисон Уир - Трон и плаха леди Джейн

Распрямив плечи, я просто говорю:

— Я готова и рада окончить мои скорбные дни. — Поворачиваюсь, чтобы выйти из комнаты. Миссис Эллен идет следом, своими всхлипами надрывая мне сердце. — Пожалуйста, перестаньте. Ваши слезы не помогут, — упрекаю я ее. — Пожалуйста, возьмите себя в руки, ради меня.

Она громко сморкается и вытирает глаза. В них вся ее любовь ко мне, все ее горе, обнаженное, явное. Она любит меня так, как родная мать никогда не любила, а я, подобно всем детям, всегда принимала это как должное. Но теперь, в новом свете, пролитом скорой и неминуемой смертью, я понимаю, что иметь такую няню — это воистину благодать Божия. И еще я понимаю, что ее сердце рвется на куски от мысли, что она вскоре потеряет меня. Я бы подошла к ней, если бы могла, и утешала ее, но не смею, ибо боюсь, что тогда горе и страх одолеют меня.

— Я принесу тебе горячего поссета, — всхлипывает она и выходит из комнаты.

Позже, в предрассветные часы, когда все в доме спят, я сижу за столом. Мне не дают уснуть мои бурные мысли, да и желания заснуть нет, ведь впереди целая вечность для сна. Нельзя проспать последние земные часы.

Я опускаюсь на колени и молюсь, как никогда раньше не молилась.

— Помоги мне! — прошу я. — Помоги мне! Я бедная, одинокая душа, обремененная скорбями, одолеваемая искушениями и смертельно измученная долгим заключением.

Мне приходит в голову, что я никогда больше не изведаю свободы, никогда не увижу летнего дня и не прогуляюсь в саду, никогда не увижу родителей и сестер — не в этой, по крайней мере, жизни. Я молюсь о них, чтобы Господь утешал их, когда меня с ним не будет, и прошу Его простить родителей за их жестокость ко мне. Я признаюсь Ему, что не всегда исполняла дочерний долг, и молю о прощении для себя.

Также я прошу Бога не оставить меня в мои последние дни.

— О Боже, прошу Тебя, помоги отвергнуть мирские заботы и понять, что они ничего не стоят. Прими упования мои, чтобы, когда придет время, я не заколебалась.

Сделав над собой усилие, я представляю момент моей смерти — себя на коленях и резко опускающийся топор. Успею ли я почувствовать тяжелый удар? Или того хуже? Помню, как миссис Тилни рассказывала, что когда палач поднял голову Анны Болейн, то губы и глаза ее все еще двигались. Пожалуйста, Господи, молю я, не дай мне изведать этого! Позволь в тот же миг отбыть в мир иной. Пусть у палача будет верная рука. И даруй мне, о Боже, сил взойти на плаху спокойно. Я не желаю опозориться на людях. Я должна умереть достойно, не уронив чести моего рода.

Пусть меня мучат мысли о том, что мне предстоит, но я не позволю себе расплакаться. Что проку в слезах? Я должна устремить всю веру свою к Господу.

Я молюсь так долго, что у меня затекают колени. Тогда я сажусь в кресло и читаю Библию, обретая великое утешение в вечных ее истинах и древней мудрости. Я ложусь только в пятом часу утра, и только потом, лежа без сна на постели, задаюсь вопросом: что же заставило королеву передумать?

Утром ко мне является посетитель. В гостиной я с недоумением вижу католического священника весьма почтенного возраста. Старик улыбается, когда я вхожу, и его все еще красивое лицо освещается необычным светом. Это меня невольно к нему располагает.

— Добрый день, дочь моя, — говорит он. — Я доктор Ричард Фекенэм, настоятель Вестминстерского аббатства. Королева послала меня поговорить с вами.

— Простите, доктор Фекенэм, — отвечаю я, — но я исповедую новую веру. Не представляю, что мы могли бы сказать друг другу.

— Прошу вас, выслушайте меня, — говорит он.

Я сажусь.

— Из вежливости я вас выслушаю, сир, но помните, пожалуйста, что завтра я умру. У меня мало времени, а надо еще многое успеть сделать.

— У вас могла бы быть вся жизнь впереди, — говорит он.

— О чем это вы? — настораживаюсь я.

— Я хочу сказать, что в вашей власти спасти себя от казни. Вот зачем я и пришел.

— Спасти себя? — изумленным шепотом переспрашиваю я. — Что я должна для этого сделать?

— Вы должны перейти в католическую веру, — говорит мне доктор Фекенэм. — Королева предлагает вам помилование, если вы примете вечное спасения для вашей души.

Я на мгновение лишаюсь речи. Я веду отчаянную борьбу с моей совестью. Мне так хочется жить!

— Это самый изощренный способ пытки, — замечаю я не без суровости после краткого молчания, — предлагать мне земную жизнь в обмен на обретение жизни вечной. Этого я принять не могу.

— Не торопитесь отказываться, — советует священник. — Только задумайтесь — более пятнадцати сотен лет бесчисленные мужи и жены разумом и пониманием поболее вашего следовали тропой истинной веры. Могли ли они заблуждаться? Могут ли они быть навеки прокляты лишь потому, что вдруг появляется какой-то человек по имени Мартин Лютер и отрицает некоторые догматы этой веры? Я уверен, вы хорошо знаете Библию, и вам должно быть известно, что Господь назначил святого Петра быть Своим наместником на земле. Неужели вы, не более чем дитя, отрицаете старшинство Папы Римского, преемника святого Петра, обладающего абсолютным и истинным знанием, высшего авторитета в вопросах религии?

— Да, отрицаю, — подтверждаю я. — А как вы можете принимать, что кусок хлеба и чашка вина становятся подлинным телом и кровью Христовыми? Это же противоречит здравому смыслу.

— Но вы же принимаете, миледи, что Господь воскрес из мертвых, а это тоже противоречит здравому смыслу. Иисус не просил нас находить рациональные объяснения — Он повелел нам иметь веру. А это две разные вещи. — Он вздыхает. — Вижу, что мы с вами кружим на одном месте, понапрасну расходуя ваше драгоценное время. Потратьте его с пользой, прошу вас. Я понимаю, что у вас есть собственные убеждения, хотя знаю, что вы, к сожалению, заблуждаетесь. Обещайте подумать над тем, что я вам сказал. Умереть в вашем возрасте ужасно, а вам есть для чего жить. Поверьте, Господь пока не нуждается в вашей душе. Вы юны, а юности свойственна категоричность. Старики, подобные мне, научаются подвергать сомнению свои убеждения. Теперь я вас оставлю, но обещайте, что вы все обдумаете.

— Хорошо, доктор Фекенэм, — обещаю я, — но только потому, что вы, как бы ни были глубоки ваши заблуждения, желаете мне добра. Однако я уверена, что не изменю своего решения.

— Тогда я стану молить Господа, чтобы Он изменил его за вас.

И с этими словами аббат поднимается и уходит.

Доктор Фекенэм приходит ко мне прямо из Тауэра.

— Что же сказала леди Джейн? — спрашиваю я со страхом.

— Она упрямая девочка, сударыня, и очень мужественная. Она произвела на меня глубокое впечатление. Ни разу не поколебалась, не потеряла самообладания в течение нашего разговора, хотя я видел, что ей очень хочется жить.