Элисон Уир - Трон и плаха леди Джейн

— Неужели вам сказал об этом сам регент? — Дорсет тоже горячится. — А при дворе ходят слухи, что вы не пользуетесь доверием брата. И что вы в действительности не имеете влияния на короля.

Теперь Том просто кипит от гнева, но, едва он в негодовании открывает рот, маркиз перебивает его:

— Полагаю, милорд, что настало время забрать мою дочь из вашего дома и из-под вашей опеки, — заявляет он в оскорбительном тоне.

Я понимаю, что должна вмешаться. Если положиться на Тома, то все пойдет прахом. Гнев и несдержанность нам только навредят.

— Подождите, милорд, — тороплюсь вставить я. — Не спешите. Мы заботимся лишь о благополучии вашей дочери и о нашем взаимном возвышении. Мой муж все еще уверен в успехе — об этом он и говорил перед вашим приездом. Могу ли я попросить у вас в виде одолжения еще несколько недель, дабы он довел дело до плодотворного конца?

Затем я доверительно наклоняюсь к нему и говорю, понизив голос:

— Нам тоже доводится слышать придворные сплетни, и милорду по секрету сообщили, что вы сами влезли в долги, которых непозволительно иметь отцу будущей королевы. И у вас, говорят, нет средств, чтобы расплатиться по этим долгам.

Мой выстрел попадает точно в цель. Дорсет никак этого не ожидал, так что слухи, которые я слышала, подтверждаются.

— И в знак нашей доброй воли, — продолжаю я, чувствуя победу, — мой муж, как он сам сказал, был бы рад предоставить вашей светлости заем для покрытия этих долгов.

Том с воодушевлением подхватывает мои слова.

— Беспроцентный, разумеется. По-дружески, — поясняет он. — В качестве гарантии я прошу вас оставить леди Джейн под моей опекой.

После нашего предложения доверие к нам Дорсета вырастает словно по волшебству. Как любит повторять милорд, никогда не повредит присыпать дорожку деньгами. Я догадываюсь, маркиз полагает, что мы не стали бы принимать на себя обязательства по передаче ему столь крупной суммы, не будь уверены, что брак короля и леди Джейн состоится.

— Не буду отрицать, что заем пришелся бы сейчас весьма кстати, — теперь он сама учтивость. — Благодарю вас, ваше величество, и вас, сир, за ваше любезное предложение и принимаю его.

Длинная кавалькада медленно продвигается через Котсуолдс, минуя деревни из желтого камня, по твердым и пыльным из-за теплой и сухой погоды колеям. Я еду с королевой и леди Тирвит в паланкине, который сотрясается от каждой кочки на дороге, и радуюсь, что нам недолго еще осталось терпеть это неудобство, ибо конец путешествия близок.

Наш путь лежит в замок Садли, что близ Винчкомба, — поместье, перешедшее адмиралу вместе с титулом барона Садли. Замок, как говорит королева, был возведен более сотни лет назад и некогда принадлежал злому и горбатому королю Ричарду Третьему, который уморил несчастных принцев в лондонском Тауэре. После того как король Ричард достроил и обновил замок, он превратился в роскошную резиденцию. Король и адмирал собираются завести там свой двор.

— Мы заживем на широкую ногу! — весело делится со мной планами королева. — У нас станет собираться местная знать. Ученые, музыканты, художники найдут под нашей крышей теплый прием. Я хочу, чтобы мой дом славился как своим гостеприимством, так и любовью к образованию.

Она возлежит на подушках в паланкине, обнимая свой большой живот и предаваясь мечтам. Это должно стать новым началом для всех нас.

Адмирал, едущий рядом, вдруг восклицает:

— Смотрите! Садли!

Мы выглядываем из-за дамастовых штор. В зеленеющей дали возвышается красивое каменное здание цвета меда. Когда мы подъезжаем ближе, глазам предстают все подробности: величественный флигель с высокими резными окнами, церковь поодаль, просторные сады. Наша процессия минует ворота, и слуги спешат поприветствовать своих хозяина и хозяйку и разгрузить багажные повозки.

— Как здесь красиво, как красиво! — восклицает королева, когда мы входим под своды замка. — Чудесное место для рождения нашего сына.

Адмирал порывисто ее обнимает.

— Да, ты права, любовь моя, — соглашается он, целуя ее в щеку.

Я вижу, как она поднимает на него взгляд. Она полна любви к нему, несмотря на их прошлые ссоры. Это будет для них еще одним началом, началом новой жизни — я чувствую это всем своим существом. И молю Бога, чтобы они были здесь счастливы.

— Ради всего святого, неужели никто не может ничего сделать? — с отчаянием в голосе кричит адмирал. — Началось два дня назад и до сих пор продолжается!

— Дети сами знают, когда им появиться на свет, милорд, — спокойно говорит Мэри Оделл, повитуха. И все же под маской уверенности — лучше миссис Оделл не найти, и она знает себе цену, — скрывается волнение. Королева в свои тридцать шесть лет уже стара для первых родов, как она сама говорила, и дело продвигается очень медленно.

Схватки начались у нее позавчера вечером, сначала слабые, а затем постепенно усиливающиеся в течение всей ночи. Утром они внезапно прекратились, но к ужину возобновились с новой силой. К восьми часам королева уже страшно страдала, и мы ничего не могли сделать, чтобы облегчить боль. Она лежала, сидела и даже стояла, поддерживаемая нами, ожидая окончания очередного приступа, но ничто не приносило ей облегчения. Мы все толпились подле нее, стараясь оказать хоть какую-то помощь: старшие фрейлины растирали ей спину или ободряли ее рассказами о собственных благополучных родах, пока я, как подобает примерной дочери — а ко мне здесь относятся именно так, — бегала туда и сюда, принося прохладные напитки, надушенные платки, чтобы промокнуть королеве лоб от пота, или травяные настои, которые призваны приглушить боль, но оказываются совершенно бесполезными.

В десять часов повитуха велела королеве лечь в постель и выгнала вон адмирала, который, к смущению всех дам и ее собственному смущению, требовал, чтобы ему позволили остаться при жене. Мужчинам, твердо сказала ему миссис Оделл, нечего делать в родильной комнате, стыдитесь! Это женское дело, и женщины с ним справятся. Так что адмирал остался нетерпеливо ожидать снаружи, а я выходила время от времени, чтобы сообщить ему, как продвигаются дела у королевы.

Это была одна из самых длинных ночей в моей жизни. Мне рассказывали, что по воле Божией женщины должны рожать детей в муках, как наказание за грехопадение Евы, но до сих пор я и не подозревала, через что должна пройти женщина, чтобы родить ребенка. Это ужасное, грязное, стыдное и полное опасности дело, и мысль о том, что мне самой, возможно, придется однажды это вынести, заставляет меня содрогнуться. Когда выйдешь замуж, от этого уже никуда не деться. Теперь я знаю, отчего люди таким свистящим шепотом рассказывают о юных невестах, умерших через какой-нибудь год после свадьбы, или о матерях больших семейств, жестоко отобранных у своих близких. Теперь я понимаю леди Елизавету, которая говорит, что боится родов и не хочет выходить замуж.