Элисон Уир - Трон и плаха леди Джейн

Новости из Лондона доходят до нас с опозданием в несколько дней, но батюшка, находясь при дворе, регулярно нам пишет, так что мы в курсе всех событий. Он извещает, что показаний против адмирала набралось достаточно, чтобы послать его на плаху, но совет пока медлит, поскольку продолжают поступать тревожные сообщения о связи адмирала с леди Елизаветой. Я с потрясением узнаю, что хотя Елизавета остается у себя дома в Хатфилде, ее слуг, включая миссис Эшли, забрали в Тауэр для дознания. Бедная миссис Эшли. Боюсь, она слишком слаба для таких испытаний. И я с дрожью думаю о том, как она справится.

Милорд пишет, что миссис Эшли сделала признание о скандальных происшествиях в Челси, каковые могли вызвать у богобоязненных людей подозрения, что леди Елизавета не так чиста, как ей надлежит. Матушка спрашивает, не знала ли я чего об этом, но я честно заявляю, что ничего не видела, и помалкиваю о своих догадках.

А теперь уже и леди Елизавету подвергли суровому допросу, а ей ведь всего пятнадцать лет. Батюшка говорит, что она ничем себя не выдала и не сказала ничего, что можно было бы поставить в вину ей или адмиралу. Он пишет, что под конец члены совета сдались, осознав, что им эту, по его словам, малолетнюю распутницу не раскусить. И все же она впала в немилость. Ее не приглашают во дворец, и она живет в уединении. Вскоре я с большим удовлетворением узнаю, что она подчеркнуто строго одевается и ведет себя как благонравная протестантка, пытаясь восстановить свою подмоченную репутацию.

Но адмирал так легко не отделывается.

Однажды утром миледи входит в комнату, неся письмо.

— Приготовься услышать плохие вести, Джейн, — говорит она. — Парламент издал акт о лишении адмирала гражданских и имущественных прав и приговорил его к смерти. Три дня назад ему отрубили голову на Тауэр-хилл.

Мне становится дурно. Мои руки против воли поднимаются к горлу, когда я с дрожью представляю себе, каково ему было встретить столь ужасную смерть. Я помню адмирала, каким знала его, — большим здоровым мужчиной, полным жизни и сил. А теперь его срубили, в буквальном смысле слова, во цвете лет. Ночью во сне меня мучают кошмары, как в детстве, когда я узнала о судьбе Екатерины Говард.

Днем же я молюсь о бедной малышке Мэри Сеймур, маленькой дочери королевы и адмирала, оставшейся нищей сиротой, благодаря преступлению своего отца. Говорят, ее поручили заботам моей неродной бабушки, герцогини Суффолкской. Мне будет ужасно ее недоставать, этой славной девочки.

А теперь пошел слух о еще одном ребенке, ребенке, которого леди Елизавета якобы тайно родила адмиралу и которого уничтожили посланцы Тайного совета. Я не верю, чтобы леди Елизавета, при своем хитроумии, повела бы себя столь безнравственно и глупо. Эти слухи наверняка не имеют под собой оснований. Я им не доверяю и очень сочувствую кузине, жизнь которой, подобно моей жизни, совершила столь крутой поворот. Даже если ее совратил адмирал, то вина целиком лежит на нем, поскольку в то время она была не более чем ребенком. А он не из тех мужчин, которым легко сопротивляться. Несправедливо, что ей приходится страдать за проступки другого человека, но жизнь вообще полна несправедливости. Этот урок я уже усвоила.

Глядя на себя в зеркало, я вижу здорового мужчину с холодными черными глазами. Мое лицо нельзя назвать красивым, но пустое тщеславие никогда не числилось среди моих пороков. Я прежде всего солдат, наделенный талантом стратегии, который верно служит мне как на поле боя, так и на заседаниях Тайного совета. Иные говорят, что я жесток, чему легко можно поверить, поглядев на меня, но я предпочитаю считать себя прагматиком, для которого цель оправдывает средства.

Теперь я готов, готов к встрече гостей, и вскоре я сижу во главе стола в богато обставленной столовой моей роскошной лондонской резиденции Элай-плейс, внимательно оглядывая собравшуюся тут знать и епископов. Я думаю, что могу доверять им всем.

— Итак, господа, мы пришли к согласию, — начинаю я. Это не первое обсуждение, мы встречались и ранее, и я беседовал с каждым из них по отдельности, так что могу быть откровенным.

Все взгляды устремляются на меня.

— Мы все согласны с тем, — заявляю я, — что хотим сменить регента. Его невыносимая самоуверенность вызвала отчуждение не только у короля, но и у многих советников. — Некоторые присутствуют здесь, среди них архиепископ Кранмер, граф Арундел и граф Саутгемптон, и я киваю в их сторону. — Более того, он развязал губительные войны с Шотландией и Францией. Эти войны не только не покрыли Англию славой, они разорили и унизили ее. А бессердечие, с которым он послал на эшафот собственного брата, расценивается многими, в том числе и вами, как подлое братоубийство. — Я делаю эффектную паузу. — И будто этого ему было мало, — грохочу я в тишине, — Сомерсет ожесточил многочисленных лордов, которые могли бы стать ему друзьями, препятствуя разумной политике огораживания и позволяя своим возмутительно либеральным взглядам проникать во все аспекты правления. Довольно! Сомерсета долой!

— Сомерсета долой! — эхом откликаются несколько голосов. — Долой! Долой!

Я поднимаю руку, призывая к тишине.

— В чем нуждается Англия, так это в сильном правителе, который будет способен противостоять леди Марии, упорно продолжающей поддерживать католицизм. Она настаивает на отправлении мессы, и это после неоднократных порицаний и угроз правительства, которые она игнорирует, зная, что всегда сможет обратиться за помощью к своему кузену императору. С этим нельзя мириться!

— Нельзя, нельзя! — кричат все в один голос.

Я встаю и подаюсь вперед, положив руки на стол.

— Нам нужен правитель, который станет уверенно поддерживать и продвигать протестантскую веру. Такой, который имеет опыт в военном деле, способный поручиться, что свобода Англии и ее репутация будут защищены от любой католической угрозы.

— Да! Да!

Все вопросительно смотрят на меня.

— Но кто может быть таким правителем? — Это говорит мой добрый коллега, маркиз Дорсет. Он не великий политик, но предан мне и опытен в интригах, полезный союзник, учитывая, что его жена имеет претензии на престол и что у них три малолетних дочери, в чьих венах течет кровь Тюдоров.

— Мы должны это хорошо обдумать, — отвечаю я, но, на мой взгляд, в Англии есть только один человек, отвечающий всем требованиям, и это я.

— Нашим правителем должны быть вы сами, милорд Уорвик, — заявляет Дорсет.

Ему с воодушевлением и лестью вторит дюжина голосов.

— Вижу, что вы все думаете одинаково, господа, — говорю я. — Я счастлив, что могу рассчитывать на вашу поддержку.