Элисон Уир - Трон и плаха леди Джейн

Когда наступает перерыв и нам приносят золотые подносы с закусками, король оборачивается ко мне.

— Я узнаю подвеску, — произносит он. — Она принадлежала моей мачехе. Существует ее портрет с этой подвеской. Она была хорошей женщиной. Мне ее недостает.

— Мне тоже, ваше величество, — с тоской отвечаю я.

— Однако ее муж был глупый и опасный человек, — продолжает Эдуард более холодно. — Заговорщик и предатель. Он убил мою собаку. — Я не могу определить, что он считает более серьезным преступлением. — Вы знаете, что он задумал нас обручить?

— Я… я слышала что-то в этом роде, сир, — уклончиво отвечаю я.

Король нерешительно смотрит на меня.

— Некоторые считают, что это хорошая идея, — заявляет он, понижая голос. — То есть чтобы нам с вами пожениться. Мои наставники высказываются в пользу сего и убеждают, что это самое заветное желание приверженцев нашей новой религии. Они называют много уважительных причин для такой партии, и, наверное, они правы. Как по-вашему, миледи Джейн?

Растерявшись от его внезапного перехода к этой теме, я тупо молчу, пока наконец не понимаю, что мой ответ определит судьбы многих людей.

— Я… я, ваше величество, исполню то, что будет угодно вам и моим родителям, — чистосердечно лепечу я. — Мне говорили, что однажды я сделаю удачную партию, но я никогда и не думала заглядывать так высоко. Сир, я ваша покорная слуга и знаю свой долг.

— Мы все знаем свой долг, кузина, — недовольно замечает Эдуард, — но каковы ваши личные симпатии?

— Ваше величество делает мне такую честь. Я даже не знаю, что сказать. — Я осекаюсь, не будучи уверенной, какой ответ он хочет услышать.

— Я хотел спросить, — король приходит мне на помощь, — желали бы вы выйти за меня замуж и стать королевой Англии?

— Вашему величеству не нужно спрашивать, — отвечаю я, чувствуя, как жарко пламенеют мои щеки. — Это величайшая честь для любой леди, и это больше, чем я могу желать.

Наступает неудобная пауза. Не сболтнула ли я лишнего? Матушка пристально разглядывает нас со своего места неподалеку, и я вижу, что ее распирает от желания узнать, о чем мы говорим.

Эдуард вздыхает:

— К несчастью, я не могу этого у вас просить. По причинам государственной важности я помолвлен с принцессой Елизаветой Французской, и мои советники уверены, что государственные интересы перевешивают все прочие соображения. Но я хочу, чтобы вы знали: будь я просто Эдуард, а вы — просто Джейн, я бы предпочел жениться на вас. Мы друг другу подходим, у нас общие взгляды. Принцесса — католичка, и мне придется ее переубеждать. Бог даст, она не будет упрямой. Короли, — с печалью добавляет он, — не могут выбирать супругу по своему вкусу. Я хотел, чтобы вы это знали.

— Я понимаю, сир, — говорю я и про себя недоумеваю: неужели это конец всех грандиозных планов моих родителей? Но вместе с тем я испытываю странное облегчение. У меня такое чувство, что ужиться с этим холодным, высокомерным, равнодушным юношей было бы непросто. И я не хочу быть королевой Англии, хотя я бы ею стала, если бы Господь определил мне этот путь.

— Да, еще одно, — вспоминает король, отирая со рта крошки пирога и протягивая руку за кубком. — Этот разговор должен остаться между нами.

— Конечно, сир.

Еще не хватало говорить об этом родителям. Пусть думают, что наш с королем союз еще возможен. По крайней мере, это не даст им броситься на поиски другого мужа, что, в свою очередь, сбережет драгоценное время, прежде чем меня заключат в оковы брака.

Пантомиме не видно конца. Хотя актеры графа Оксфорда считаются лучшими во всем королевстве и разыгрывают великолепное представление, с чудесными костюмами и декорациями, я не в состоянии им наслаждаться. Голова у меня раскалывается от боли, и хотя я часто страдаю головными болями во время месячных, на этот раз не они тому причиной. Слабость и усталость предсказывают, что я, как сказала бы миссис Эллен, «что-то подхватила».

Пытаясь не подавать виду и борясь с одолевающей меня сонливостью, я украдкой оглядываю важных гостей за столом, ища в их лицах признаки скуки. Наши хозяева, лорд и леди Уиллоуби, крупные землевладельцы в этой части Эссекса, сидят с радостными улыбками на лицах, довольно кивая в такт музыке. После Оксфорда мы с родителями навестили несколько знакомых аристократических семейств, а затем остановились на два месяца у их друзей Уиллоуби. Через пару дней мы возвращаемся домой — к большому, я догадываюсь, но тайному облегчению наших хозяев. И на прощание они устроили для нас этот роскошный прием и представление.

Между лордом и леди Уиллоуби сидит леди Мария, которая приехала из своего дома в Ньюхолле и присутствует здесь в качестве почетной гостьи. Ей, кажется, здесь нравится, но трудно сказать, насколько она счастлива. Леди Марии тридцать четыре года, но выглядит она гораздо старше. Складки разочарования и скорби избороздили ее лицо, в рыжих волосах заметны седые пряди, и она по-прежнему костлява. Всем известно, что жизнь ее не баловала, особенно последние несколько лет; она ведет жесткую и нескончаемую борьбу за свою мессу, и хотя заблуждается в своих верованиях, претерпела за них многие страдания. Ходили слухи, что в начале этого года она чуть было не покинула Англию, дабы искать приют у своего кузена императора, но в последнюю минуту ее удержали друзья, объяснившие ей, что, случись королю умереть, не оставив наследников, ее шансы унаследовать престол сильно уменьшатся, если ее не будет дома. И вот она здесь, как и прежде, противоборствует брату и Тайному совету.

Хоть ей и известно, что наша семья исповедует новую веру, сегодня она приветствовала нас весьма тепло. Возможно, она сокрушается о нашем обращении не менее, чем мы о ее упрямстве и заблуждениях, но у нее сильное чувство родства, и, подняв матушку, свою кузину, из реверанса, она с любовью ее расцеловала.

— Как поживаете, миледи Дорсет? Надеюсь, неплохо. А это ваша дочь, миледи Кэтрин, не так ли? Прелестная девочка, я вам скажу, одаренная красотой. Да направят ее блаженные святые, ибо земная красота может привести к земным искушениям. А это, конечно, леди Джейн.

Она расцеловала меня в обе щеки и выказывает мне всяческое расположение, но я чувствую веющий от нее холодок. Наверное, она знает, как я осуждаю ее за приверженность к римской вере и упорство в поддержании старых, скомпрометировавших себя обычаев, когда нам всем был указан новый и верный путь к Господу. Я вижу, что она увлечена зрелищем, худая, прямая маленькая женщина, одетая так безвкусно и вычурно, как, по-моему, обычно и одеваются католички. Она слишком эмоциональна, готова тут же расхохотаться над каждой шуткой актеров. И всегда готова расплакаться, как утверждает моя матушка. Я сама имела возможность убедиться, что она живет прошлым, к месту и не к месту поминая свою «блаженную мать» или тяготясь старыми обидами. В разговоре она то и дело ссылается на свою веру — на «Деву Марию» или «блаженных святых», как будто не знает воли короля или требований закона. Мне кажется, она из кожи вон лезет, чтобы рассердить тех из нас, кто исповедует истинную веру.