Николай Гейнце - Коронованный рыцарь

— Ну, что узнал? — бросился к нему Виктор Павлович, волнения которого дошли уже до последней крайности.

— Узнал! — упавшим голосом, чуть слышно прошептал Петрович.

Оленин скорее догадался об ответе по движению его побелевших губ, чем услыхал.

— Что же ты узнал?..

— Они-с у Николая Петровича. У Архарова-с, у генерал-губернатора…

— Что же он там делает?

— Ничего-с… сидят…

— Ты его видел?

— Никак нет-с… Не допустили…

— Как не допустили?.. Но почему же он не едет домой?

— Он не может, как бы арестован…

— Вот что… — протянул Виктор Павлович.

— Да-с, уж беда такая, такая беда… что хуже нет… — развел руками Петрович и слезы градом брызнули из глаз верного слуги.

— Это что-то странно… Арест в доме генерал-губернатора… Может быть какое-нибудь недоразумение и все разъяснится…

— Где уж тут! Беда, беда неминучая, — уже в совершенном отчаянии проговорил Петрович, утирая кулаком слезы.

— Ну, что ты ревешь, погоди, успеешь наплакаться, когда все узнаем точнее…

— Чего уж точнее… Коли не допускают, как к арестанту какому, прости Господи…

— Значит, его Архаров прямо отсюда и увез к себе?..

— Никак нет-с, они во дворце были, а уж оттуда к нему.

— Во дворце… Значит, это по распоряжению государя?..

— Так точно, бают слуги, что по высочайшему повелению, оттого-то и строго так.

Виктор Павлович опустил голову. Слов утешения, под впечатлением слышанных им дорогой рассказов, у него более не было. Петрович стоял перед ним, растопырив руки.

— Что же нам теперь делать, Виктор Павлович?.. — после некоторой паузы спросил он.

— Что делать? Что делать?… — машинально повторял Оленин. — Теперь ложиться спать и ждать, что будет завтра.

— Я вам здесь, в кабинете, и постелю, или может на баринову постель ляжете?..

— Конечно, здесь… Может дядя еще вернется ночью…

— Где уж… — махнул рукой камердинер и пошел за периной, подушкой и одеялом.

Усталость с дороги взяла свое и Виктор Павлович, несмотря на пережитые волнения, вскоре заснул крепким сном молодого организма.

Проснулся он довольно поздно и то разбуженный Петровичем.

— Там какой-то чиновник дожидается, вас хочет видеть… — испуганно прошептал он.

— Меня?..

— Вас.

Сердце Оленина упало.

— Господи… вдруг… посадят… вышлют… и не увидишь ее…

Расспросить вчера о Похвисневых у Петровича Виктор Павлович стеснялся.

— Сам завтра узнаю… поеду… — решил он.

С этой мыслью он заснул и… вдруг… Наскоро одевшись, он вышел в залу. На этот раз тревога оказалась пустой.

Дело в том, что государю было хорошо известно, что много дворян ежегодно приезжает в Петербург по разного рода делам, и многие из них имеют тяжбы в судебных местах столицы, вследствие медленности производства задерживаются тут на неопределенное время, что, при дороговизне петербургской жизни, отражается на их благосостоянии, а потому приказал, чтобы всякий дворянин, при въезде в заставу, объявлял, кто он такой и где будет стоять. На другой день к ним командировался чиновник, чтобы узнать, по какому делу приезжий явился в Петербург, и если для подачи просьбы в какой-нибудь приказ или судебное место, то чиновник обязан был предупредить приезжего, если он не получит удовлетворения в своем деле в течение двух недель, то должен через одного из государственных адъютантов довести о том до сведения его величества.

С этим-то предупреждением и явился чиновник к Виктору Павловичу.

Последний объяснил ему, что не имеет никакого судебного дела и никуда не подавал, и не намерен подавать просьбы. Чиновник удалился, к великой радости Петровича.

Иван Сергеевич Дмитревский конечно понял, что Архаров действует по высочайшему повелению, но, не зная за собой никакой вины, не только делом, но даже промышлением, спокойно сел вместе с генерал-губернатором в его карету.

Карета проехала Большую Морскую, выехала на Дворцовую площадь и остановилась у Зимнего дворца.

Выйдя из кареты, они вошли в главный подъезд, где застали санкт-петербургского полицеймейстера, привезшего бывшего сослуживца и товарища Дмитревского — Лихарева.

Оба арестанта бросились друг к другу с вопросом:

— Не знаешь ли за что?

— Не знаю! — отвечали они друг другу в один голос. Они стали ждать.

Время тянулось, полчаса показались им несколькими часами. Наконец их обоих позвали.

Надо было проходить через все парадные комнаты дворца, наполнение, по случаю торжественного дня, генералитетом, сенаторами, камергерами, камер-юнкерами, высшими чинами двора и придворными дамами.

Все с недоумением глядели на двух отставных офицеров, на их небрежный туалет, так как и Лихареву не дали одеться как следует, идущих в собственные апартаменты его величества, предводимые генерал-губернатором и конвоируемые полициймейстером.

Шепот предположений несся им вслед.

Наконец они все четверо очутились у закрытых дверей кабинета императора. Архаров отворил дверь и со словами: «пожалуйте, господа», отступил. Он вошел вслед за ними. Полициймейстер остался в соседней комнате.

Дмитревский и Лихачев вступили в кабинет своего государя. Дверь за ними медленно закрылась.

Кабинет представлял большую комнату с двумя окнами, выходившими на площадь, отступая на некоторое расстояние от которых стоял громадный письменный стол, а перед ним высокое кресло; у стены, противоположной двери, в которую вошли посетители, стоял широкий диван, крытый коричневым тисненым сафьяном, также же стулья и кресла, стоявшие по стенам, и резной высокий книжный шкаф дополняли убранство. Пол был сплошь покрыт мягким персидским ковром, заглушающим шаги.

В кабинете был государь, окруженный одним императорским семейством.

Павел Петрович стоял, положив левую руку на спинку высокого кресла, находившегося перед письменным столом. Немного позади его находились цесаревич Александр и великий князь Константин. Государыня сидела на диване.

Государь, по привычке людей маленького роста, держался совершенно прямо, как говорится, на вытяжке, и закидывал назад голову. Его некрасивое, но выразительное лицо, с глазами, блестящими умом и энергией, было видимо взволновано. На это указывали красные пятна, то появлявшиеся, то исчезавшие на щеках.

Дмитревский и Лихарев преклонили колена.

— Встаньте… — раздался резкий голос императора.

Они повиновались. Павел Петрович несколько секунд пристально смотрел на них. Они со своей стороны, не сморгнув глазом, глядели на государя.

— Господа, мне подан донос, что вы покушаетесь на мою жизнь… — медлено, отчеканивая каждое слово, произнес Павел Петрович.

Эти роковые слова, подобно раскату грома, пронеслись среди тишины, царившей в кабинете. Дмитревский и Лихарев вздрогнули, но не опустили глаз.