Николай Гейнце - Коронованный рыцарь

Более всего бесило Виктора Павловича то, что внутренне он ничего не имел в настоящую минуту против переезда под одну кровлю с Иреной.

Годичная разлука сделала то, что она имела для него прелесть новизны.

Ее очаровательный образ носился перед ним и почти застилал собою образ Зинаиды Владимировны.

Он знал, повторяем, что это временно, но его бесила эта двойственность его природы.

— Послушай, Виктор! — вдруг подошел к нему Иван Сергеевич. — Я не любопытен и не хочу совершенно знать, какая тайна соединяет тебя с этой женщиной, которая называет себя твоей женою, которую ты назвал так несколько минут тому назад, но, быть может, я могу помочь тебе выпутаться из такого, видимо, двусмысленного положения, тогда, пожалуйста, располагай мною…

Оленин поднял голову.

— Милый дядя, я не знаю, как благодарить тебя за доброе слово… но ты мне помочь не можешь…

— Ты думаешь?.. У меня есть связи, знакомство…

— Увы, никто не поможет…

— Уж и никто…

— Ты прав, не никто… Один человек мог бы мне помочь.

— Кто же это?

— Государь.

— Государь… — повторил Дмитревский. — Ну, это значит, конечно, никто, потому что государь у нас не потворщик любовным шашням… В этом отношении он более чем строг, и едва ли найдется человек даже из очень близких к нему, который решился бы доложить ему о подобном деле…

— Увы, я знаю это сам, и она это знает… — опустил голову Виктор Павлович.

— Что же ты намерен делать?

— Исполнить ее волю.

— В чем же состоит она, можно полюбопытствовать?..

Оленин рассказал вкратце желание Ирены Станиславовны.

— Ее нельзя назвать требовательной, — заметил Дмитревский.

— Ты думаешь?

— Я не только думаю, но это очевидно, другая потребовала бы открытой совместной жизни.

— Это было бы лучше.

— То есть как лучше?..

— Так, это не было бы тем дамокловым мечом, который теперь висит надо мною и не дает мне дышать спокойно. Она это знает… Я ей предлагал обвенчаться — она отказалась.

— Вот как!

— Да, она знает, что тогда я буду ее господином, а теперь я ее раб.

— Но в чем же дело? — невольно спросил Иван Сергеевич.

— Я не могу этого сказать тебе.

— Мне?

— Ни тебе, никому на свете.

— Но почему же? Ведь я не пойду доносить, — обиделся старик.

— Не то… Это тоже одно из ее условий.

— Но она не узнает.

— Она узнает все.

— Ты ею напуган, как малый ребенок.

— Ты ее не знаешь… Наконец, я дал ей только сейчас честное слово.

— Это другое дело. Я не настаиваю.

Оба снова замолчали.

Дмитревский стал по прежнему ходить медленным шагами по кабинету, а Оленин снова погрузился в свои думы.

— Письмо! — вошел в кабинет Петрович и подал на подносе Ивану Сергеевичу большой конверт, запечатанный круглою печатью черного сургуча.

Дмитревский взял письмо и сел на диван. Сломав печать, он вынул из конверта в четверо сложенный лист толстой бумаги, развернул его и стал читать.

— Это касается и меня, и тебя, Виктор, — сказал он, окончив чтение.

— Меня?

— Это письмо от Архарова; он пишет, что завтра выйдет высочайший приказ о назначении меня товарищем министра уделов, а относительно тебя пишет, что он говорил государю и его величество благосклонно отнесся к причине, задержавшей тебя в Москве. На днях он уведомит тебя, когда можно представить тебя государю… Ты будешь — он, по крайней мере, надеется — принят снова на службу в гвардию, тем же чином…

— Не забыл… Спасибо ему… А тебя, дядя, поздравляю от души.

— Есть с чем… Я даже не знаю, что я буду делать… В этом министерстве уделов, я, кажется, буду не у дела…

— С твоей-то светлой головой, да ты сразу обнимешь всю их канцелярскую премудрость…

— Однако, своего дела ты не хочешь доверить рассудить этой светлой голове, — съязвил Иван Сергеевич.

— Дядя, — укоризненно начал Оленин.

— Молчу, молчу, я пошутил.

В это время раздался звонок.

Оказалось, пришли два бывших сослуживца-товарища Дмитревского, Беклешов и князь Друцкой. Дмитревский познакомил их со своим племянником.

Хозяин стал рассказывать гостям о своем трехдневном аресте, о двукратном представлении государю, обеде во дворце и наконец предстоящем назначении.

Подали шампанское и поздравили нового будущего товарища министра.

Разговор перешел к злобе дня — реформам нового царствования.

— Цесаревич Александр — правая рука своего отца в делах правления, — заметил князь Друцкой.

— Еще бы! После того, более чем доблестного поступка, которым он проявил свою сыновнюю преданность, государь, говорят, не чает в нем души, — проговорил Беклешов.

— А что такое? — спросил Оленин.

— Разве вы не знаете? Впрочем, вы долго были в отсутствии. Еще в последние месяцы царствования покойной императрицы распространилась повсеместная, хотя и тайная, молва, что государыней оставлена духовная, по которой наследником своим она назначает своего внука Александра Павловича, минуя сына. Духовная доставлена была в сенат, для вручения после ее смерти великому князю Александру Павловичу, и действительно была вручена ему.

— Что же он? — спросил заинтересованный Виктор Павлович.

— Он поступил, как достойный внук Екатерины и предпочел долг сыновний своей собственной выгоде и завещанию своей августейшей бабки. Он пошел прямо к своему отцу и упал перед ним на колени, держа в руках запечатанный пакет с этим завещанием, при чем сказал великие слова: «Се жертва сына и долг к отцу! Делайте с ним и со мною что вам угодно». [1] А. Т. Болотов. «Памятник протекших времен». Этот благородный поступок так тронул государя, что он со слезами на глазах обнял своего сына и спросил его, что он желает, чтобы он для него сделал. Великий князь пожелал только быть начальником над одним из гвардейских полков и пользоваться отеческою любовью государя. Вот как поступил цесаревич, — закончил рассказчик.

— Едва ли это правда, — заметил Дмитревский. — Хотя, действительно, после того, как цесаревич назначен был полковником в семеновский полк и первый присягнул своему отцу, а за ним вся гвардия, на него посыпались милости государя и он поручил ему важнейшие должности в государстве.

— Он их и достоин; несмотря на свою молодость, он одарен великими качествами ума и сердца; даже, если то, что я рассказал, и не было на самом деле, а только слух, который, однако, упорно держится повсеместно в народе, — заметил Беклешов. — Люди лгут и я тоже.

— Но как же народ относится к этому поступку цесаревича? — спросил Оленин.

— Он благословляет его, так как всякий благомыслящий сын отечества легко мог предусмотреть, государь мой, что такой случай мог бы произвести бесчисленные бедствия и подвергнуть всю Россию неисчислимым несчастиям, — отвечал князь Друцкой.