Николай Гейнце - Коронованный рыцарь

Иван Павлович изменился в лице, но тотчас же сдержался и расхохотался самым простодушным смехом.

«Он, кажется, у меня выучился играть!» — подумала Шевалье, очень хорошо осведомленная об отношениях своего покровителя к Зинаиде Владимировне.

— Эта кукла… — наконец, перестав хохотать, проговорил Кутайсов.

— Кукла… — повторила Генриета.

— Да, конечно же, красивая кукла… Она нравится государю… — добавил он шепотом. — Не знаю, что он нашел в ней…

— Вот как… Ты начал уже раскрывать передо мной государственные тайны…

Генриетта очень хорошо знала также, какая участь постигла эту кандидатку на место Нелидовой.

— Надо же тебя разуверить…

— Но мы отвлеклись… Объясни мне все-таки… Что ты думал, сказав: хорош, беден, граф, это и надо…

— Просто, я думал его женить…

— Женить… на ком?

— На той же Похвисневой.

— Это интересно…

Она вспомнила, что патер Билли говорил ей, что, вероятно, граф теперь постарается выдать замуж предмет своего увлечения, так как не решится на интригу с фрейлиной — любимицей государыни. Слова Ивана Павловича подтверждали догадку хитрого иезуита.

— Тебе-то какая забота сватать фрейлину… или это тоже входит в круг твоих придворных обязанностей?

Шпилька актрисы попала в самое больное место Ивана Павловича.

Он тяготился давно неопределенностью своего положения близкого к государю человека, но его величество упорно не назначал его на какую-нибудь должность.

Какие причины руководили в данном случае Павлом Петровичем — неизвестно.

Кутайсов, однако, ограничился лишь небольшой паузой и отвечал спокойным тоном:

— Я хорошо знаком с ее отцом и матерью, которые спят и видят выдать свою дочь за титулованного жениха… Средств им не нужно, так как они сами люди богатые, да и государыня не оставит свою любимицу без царского приданного… Мужу ее дадут место. Всем будет хорошо…

— Всем… — повторила как-то загадочно актриса. — Отчего же ты мне не сказал все это ранее… Всегда сперва рассердишь…

— Ну, прости…

— В последний раз…

Она обвила рукою его шею и, наклонившись, поцеловала его в лоб.

— Твоя мысль мне понравилась… На самом деле он так хорош, что о нем стоит позаботиться…

— Я с удовольствием сниму с тебя эту заботу… Вы, женщины, в своих заботах о красивых мужчинах незаметно для себя переходите границы.

— Смотри, чтобы и твоя забота о хорошенькой девушке не страдала бы такой же безграничностью… Обо мне не заботься, если я захочу изменить, я скажу прямо, вилять не буду…

Она подчеркнула последнюю фразу.

— Прислать его к тебе? — спросила она после маленькой паузы.

— А ты его увидишь?..

— Нет, я заеду к Ирене и попрошу ее передать ему через брата…

— Хорошо, пришли.

— Когда?

— Когда хочешь, утром…

— Хорошо… — вскочила она с софы, — а теперь слушай роль и давай реплики.

Она взяла со стола книжку и перебросила ее Ивану Павловичу, оставшемуся сидеть на скамейке. Кутайсов, знавший прекрасно французский язык, постоянно репетировал роли со своей ненаглядной Генриеттой. Шевалье увлеклась чтением стихов и прорепетировала всю свою большую роль. Иван Павлович, забывший о маленькой буре, был в положительном восторге.

Время летело незаметно.

Посмотрев на часы, он увидал, что его отсутствие из дворца было слишком продолжительным.

— Однако, мне пора… Прощай, моя кошечка… До свиданья…

Он обнял и горячо поцеловал Генриетту.

— Так я поеду сейчас же к Ирене.

— Хорошо, скажи ей, что я целую ее ручки…

— Можно, к ней я не ревную…

— Тебе ли к кому-нибудь ревновать…

— Льстец…

Иван Павлович вышел из будуара.

Генриетта несколько минут стояла с глазами, уставленными на дверь, которую закрыл за собой Кутайсов. Видимо, она что-то обдумывала.

Прошло несколько минут. Шевалье подошла к висевшей на стене сонетке и дернула ее. Через минуту из маленькой, едва заметной в стене второй двери появилась изящная камеристка артистки — тоже француженка — Люси.

— Патер Билли здесь? — спросила ее Генриета.

— Господин патер пришли почти вслед за monsieur.

— Где же он?

— У меня в комнате.

— У тебя?

— Он так пожелал.

— Уж не ухаживает ли за тобою господин патер?

Люси вскинула на свою барыню плутовские глазки и фыркнула своим сильно приподнятым кверху носиком. Генриетта вспомнила, что вчера Владислав Родзевич насмешил ее до слез в уборной, уверяя, что курносые женщины обладают драгоценным свойством целоваться, не задерживая дыхания — они дышут носом.

Она и теперь звонко расхохоталась.

Люси удивленно посмотрела на нее, не понимая причины смеха.

— Так патер за тобой не ухаживал?

— Нет, он занят был совсем другим.

— Чем же?

— Он стоял у этой двери…

Люси указала на дверь, в которую вошла.

— А, понимаю… ему было некогда и, конечно, не до тебя… Но не беспокойся, у тебя скоро прибавится обожателем… Один приезжий поляк вчера мне доказывал драгоценное свойство вздернутых носиков…

— Какое же?

— Их обладательницы могут дарить своих возлюбленных продолжительными поцелуями…

— Ах, madame, ведь это правда… правда… мне это тоже говорили.

— Многие? — захохотала снова Генриетта.

Люси скромно потупила глазки.

— Позови сюда патера и принеси две чашки шоколада.

Люси исчезла за дверью, на пороге которой через минуту появился патер Билли.

Это был маленького роста кругленький человечек, с гладко выбритым розоватым лицом, толстыми губами и маленькими бегающими глазками, подергивавшимися при взгляде на хорошенькую женщину такою маслянистою влагою, что вопрос о возможности ухаживания патера Билли за миловидною Люси, заданный последней Генриеттой, видимо имел свои основания.

— Мир дому сему!.. — произнес патер по-латыни.

— Садитесь, есть дело… — просто приветствовала его Шевалье.

Патер опустился на кресло около маленького стола и сложил свои белые, выхоленные руки на живот.

Генриетта села на другое кресло у того же стола.

Маленькая дверь снова отворилась и Люси внесла на серебряном подносе две чашки дымящегося, ароматного шоколада.

— Поставь сюда, — указала ей на столик Генриетта.

Люси исполнила приказание и удалилась, плотно затворив за собой дверь.

— Вам, конечно, не надо говорить, что у меня был сейчас Кутайсов…

Патер молча кивнул головой.

— Не надо, вероятно, и сообщать моего разговора с ним… Вы его слышали… Не даром Люси даже обиделась вашей к ней невнимательностью.

Генриетта захохотала. Патер Билли молчал и только возвел очи к небу, как бы прося его быть свидетелем возведенной на него напраслины.

— Вы слышали все? — снова заговорила она.

Утвердительный кивок головы со стороны патера был на это ответом.