Илья Бражнин - Друзья встречаются

Они касались матроса Вельможного - одного из самых решительных и энергичных большевиков архангельского подполья. Он бежал с мудьюгской каторги в Архангельск и жил нелегально на Поморской, дом номер двадцать четыре, всего через три дома от того, в котором сидел сейчас Марк Осипович. Вельможный был смел, силен и предприимчив. Комитет наметил его в попутчики Власову для перехода через фронт и организации связи с Советской Россией. Контрразведка захватила его почти накануне отъезда. По дороге в тюрьму он пытался бежать. Ему нечего было терять - через несколько дней его всё равно расстреляли бы. И он рискнул. Он был бойцом и дрался до последнего мгновения своей жизни. Конвоиры застрелили его. Власов ушел один и вернулся. Но Вельможный и многие другие не вернутся. Рано или поздно то же может случиться и с Власовым. Сейчас он переодет и обеспечен безопасной ночевкой, но завтра ночевка в том же месте может оказаться небезопасной. Город полон шпионов иностранных и белогвардейской контрразведок, и работа с каждым днём становится всё опасней и трудней.

На первых порах в деле организаций помогла столярная мастерская союза строителей на Троицком. Место довольно бойкое, в мастерской много столяров, заказчиков, тут легко и прийти и уйти, не обратив на себя ничьего внимания, и столковаться о чём надо. Двое товарищей устроились здесь на работу, это тоже было хорошо. И Марк Осипович устроился конторщиком.

Но этого было мало. Нужно было поскорей устраивать нелегальных товарищей, нужно было достать паспорта, квартиры, деньги, продовольственные карточки. В конце концов достали и то, и другое, и третье. Нашли несколько квартир в городе, в Соломбале, Маймаксе и на Исакогорке.

Квартиры были, правда, не совсем удобными, так как сняты были теми же товарищами. Нужны были квартиры посторонние, нейтральные. Он нашел одну такую здесь, у Левиных. У них можно было прятать безопасно документы, шрифты. Но надо было найти ещё две-три квартиры в каких-нибудь купеческих богатых домах, которые были бы вне подозрений.

Найти такие квартиры не сразу удавалось, но работа от того не остановилась. Стали собираться то у одного, то у другого. На одном из собраний в Третьей деревне, за Соломбалой, выбрали комитет. Кроме тех, кто скрывался в подполье, в комитет входил и Теснанов - председатель союза транспортников, бывший на легальном положении. Через него в союзе можно было доставать деньги.

Работа организации понемногу налаживалась. Стали вести пропаганду против белогвардейщины и интервентов. Выпустили первые прокламации, отпечатанные на гектографе. Потом завели маленькую подпольную типографию подле полицейской части, на Петроградском, у Закемовского. Прокламации разбрасывали везде, где только можно: на дорогах, на улицах, на вокзале, в кинематографах, воинских частях. Комитет насчитывал в городе уже сорок коммунистов-подпольщиков; кроме того, организовались ячейки коммунистов в нескольких полках. Много было и сочувствующих… Нет, черт возьми, они-таки порядочно успели сделать и ещё сделают немало.

Марк Осипович поднял голову, возле него стояла Софья Моисеевна. Она коснулась его легким движением руки и сказала озабоченно:

- Слушайте, Марк Осипович, что я вам скажу. Вы возьмете эту шинель от нас?

- Да, да, конечно, - сказал поспешно Марк Осипович. - Вы не беспокойтесь.

- Нет, - вздохнула Софья Моисеевна, поправляя серебряную прядь волос у виска, - я беспокоюсь. Вам не надо брать её сейчас. Это большой узел, поздно вечером вас может задержать квартальная охрана.

- Чепуха! - проворчал Марк Осипович. - Никто меня не задержит.

Софья Моисеевна покачала головой.

- Как хотите, но я не отдам её вам.

Марк Осипович грузно повернулся на стуле. Он хотел сказать что-то сердитое, но взгляд его встретился с ласково мерцающими глазами Софьи Моисеевны, и он сказал:

- Знаете, я вам её оставлю. Вы замечательная женщина.

- Я вам друг, - сказала Софья Моисеевна. - И я вам скажу: вы мне вполне можете доверять, мне и моему сыну.

Он опоздал почти на час и, зная строптивый нрав Вари, пустился в объяснения. Но Варя не дала ему долго говорить.

- Ах, пожалуйста, - сказала она, покусывая в досаде губы, - пожалуйста, не надо объяснений!

Илюша умолк, не докончив начатой фразы, и уныло огляделся. Комната показалась Илюше огромной и пустой, хотя она была невелика и всё необходимое из мебели было налицо. У двери в углу стояла перегруженная книгами этажерка, рядом с ней, вдоль стены, два стула; вдоль другой стены - узкая кровать и небольшой шкаф для платья; у окна, полузакрытого одноцветным занавесом, большой стол, заваленный рисунками, свертками бумаги, альбомами и книгами. В комнате не было ни кисеек, ни вышитых подушек, ни одной из распространённейших примет девичьего жилья.

Комната была строга и не всякому могла понравиться. Оленька, попадая в неё, тотчас начинала жаловаться на неуютность и уговаривать подругу повесить по стенам несколько открыток и поставить «ну хоть диванчик, ну хоть какой-нибудь малюсенький».

Что касается Илюши, то он находил комнату прекрасной, хотя бы по одному тому, что в ней жила Варя. Он пришел сюда вскоре после перенесенного им сыпняка и с тех пор бывал почти ежедневно. Болезнь свою, несмотря на бурное её начало, он одолел довольно быстро, но тут же занемог другим недугом - длительным и жестоким.

Как и когда это случилось, он и сам сказать не мог бы. Может быть, это началось уже тогда, когда после пяти дней беспамятства он впервые увидел мутный прямоугольник окна и смуглое лицо Вари.

Варя приходила почти каждый вечер и, случалось, просиживала у Илюшиной постели до поздней ночи, Уход за больным был теперь её постоянным занятием. Застряв у отца в Архангельске и будучи оторвана от своих занятий в Петроградской Академии художеств, она в первые месяцы не могла найти себе дела. Между тем живая её натура не могла примириться с вынужденным бездельем. Работа над этюдами скоро ей наскучила. События не могли оставить её равнодушной, занятия живописью стали казаться пресными, ненужными, почти преступными.

В ней проснулась жажда конкретной практической деятельности, принявшей вскоре довольно неожиданное направление. Отец её, старый врач, был настроен оппозиционно к белогвардейцам и интервентам, хотя в этой своей оппозиционности не шел далее воркотни и особо внимательного отношения к больным из политических заключенных. Этих больных присылали из тюрем в Больничный городок, где Александр Прокофьевич работал старшим ординатором уже шестой год.

Соприкасаясь каждодневно с политическими и вообще сталкиваясь по роду своей деятельности со многими людьми, Александр Прокофьевич многое знал о явных и тайных делах новых хозяев Севера. Возвратившись из больницы домой, он каждый вечер рассказывал дочери, единственному в доме собеседнику, всё слышанное за день. Особенно он сетовал на ужасное состояние больных, прибывающих из губернской тюрьмы.