Илья Бражнин - Друзья встречаются

- Мы в батарейном карцере? - спросил он, приподнимаясь на локте.

- Нет, - ответили ему, - мы за бараками.

- Кто тут со мной?

- Ладухин.

- Ладухин, - повторил Никишин. - Ладухин…

Он стал перебирать в памяти все, что знал о Ладухине… Комиссар полка… Укрепления у Солозского монастыря на Летнем берегу Белого моря… Первый натиск интервентов с моря под Архангельском, отступление с горсточкой красных к железной дороге, бой, ранение… Плен… Губернская тюрьма, лазарет… Мудьюг… Он знает жизнь каторжанина Ладухина как свою. Но лица его вспомнить не может.

Скоро к Никишину сползлись другие сидельцы карцера - латышский беженец Стукля и Сафонов, о котором Никишин знал мало, хотя прибыл с ним на Мудьюг в одной партии. Он казался человеком замкнутым и необщительным. Объяснялось это отнюдь не свойством его характера. Власов скрывал свою настоящую фамилию, по которой могли опознать его. Он сразу вошел в тесную связь с каторжанами-большевиками, но был осторожен в общении с незнакомыми каторжанами и мало рассказывал о себе, боясь случайно проговориться или что-нибудь напутать в придуманной им биографии некоего Сафонова.

Никишин мало знал о каторжанине Сафонове и совсем не подозревал в нем подпольщика-большевика Власова.

Но сейчас это не имело никакого значения. Одно то, что они вместе погребены в могиле, сближало так, как не сближает и долгая совместная жизнь на воле. В подобной обстановке простой инстинкт самосохранения толкает людей друг к другу. Уже через минуту после того, как Никишин очнулся, Ладухин и Стукля сидели вплотную возле него и жадно расспрашивали о новостях каторги. Но в карцере был пятый человек, Никишин скоро догадался о его присутствии по непрестанному чавканью, раздававшемуся откуда-то из угла.

- Кто это? - спросил Никишин, невольно оборачиваясь на этот неприятный звук.

- Адвокат, - ответил Стукля.

- Что он там жует?

- Ошмотья кожаные, - сказал Ладухин. - Довели, гады, человека…

Никишин поежился и припал к плечу соседа. Они снова заговорили о новостях каторги. Ладухин зашевелился в темноте, и Никишин почувствовал, что он поднимается на ноги.

- Ты что? - спросил Никишин и чуть не прибавил: «Куда?», но осекся, поняв бессмысленность вопроса.

- Поразмяться надо, - сказал Ладухин. - Вставай, ребята! Цингу насидите!

Никишин поднялся. Голова ударилась о низкий потолок.

- Осторожней, - тихо сказал Ладухин. - Посередине встань между столбов. Ну-ко, давай, цепляйся. - Он нащупал рукав Никишина и потянул его на себя. Власов, уцепившись за Никишина, тоже поднялся, Стукля остался сидеть. У него болели ноги, он еле двигался.

Они втроем топтались на месте. Под ногами чавкала влажная земля. В углу возился Адвокат.

Они снова сели. Время тянулось медленно. Когда Никишина в привычный час стало клонить ко сну, он рассчитал по этому признаку, что со времени его вселения в карцер прошло часов семь-восемь. Впрочем, расчет был чисто умозрительный. Ощущения не подкрепляли его. Никишину казалось, что прошло по крайней мере с неделю, а может быть, и больше.

Несмотря на то что хотелось спать, заснуть не удавалось. Они сползлись на середину карцера и долго рассказывали друг другу разные небылицы. Потом всё же решили устраиваться на ночлег.

Настила в карцере не было, одеял тоже. Они сняли с себя одежду и постлали её посредине карцера в одну общую кучу, сквозь которую не могла просочиться влага. Вместо одеяла они натянули на себя пальто Ладухина.

Но и это не спасло от сырости. Ночью сверху стало капать.

- Дождь, верно, идет на воле, - проворчал Власов и натянул пальто на голову.

Теперь капли падали на голые ноги, и это было ещё хуже.

Под утро в карцере стало так холодно, что все четверо застучали зубами.

В конце концов они не выдержали и, свирепо ругаясь, поднялись на ноги. Стукля остался лежать прикрытый ладухинским пальто.

Топчась по команде Ладухина на месте, Никишин поймал себя на том, что он засыпает и снова просыпается. Тогда он прислонился к столбу, подпиравшему дощатый потолок, и задремал. Сквозь дремоту он слышал, как падали редкие капли.

Так прошла первая ночь. Сквозь двери карцера начал пробиваться глухой шум. Каторга проснулась. Прошагали, расходясь на работу, партии картожан. Где-то запела, как комар, пила. Никишин жадно прислушивался. Его неудержимо потянуло наружу. Всё дурное и мучительное, что было за стенами карцера, вдруг забылось. Страшная каторга, песчаные береговые низины Мудьюга казались теперь вольным краем, полным света, движения, ветра, голосов. И, словно подслушав Никишина, кто-то снаружи застучал запорами. Дверь открылась. За нею было моросливое, серое утро. Никишину оно показалось ослепительно ярким и сияющим. Свет полоснул по глазам. Никишин зажмурился и жадно глотнул открытым ртом свежий воздух.

Так стоял он с минуту, неподвижный, застывший, успокоенный, а когда открыл глаза, то снова всё было темно.

- Что это? - испуганно произнес Никишин.

Ладухин ответил:

- Галеты принесли и воду. Кружка есть у тебя?

Кружки у Никишина не было. Его привели сюда не из барака, и он не мог захватить её с собой.

- Ладно, - успокоил Власов, - из моей напьемся. Бери галеты.

Он коснулся плеча Никишина. Никишин нащупал руку товарища и взял галеты. Их было всего две, а не три или четыре, как в бараке. Не было и жидкого супа на обед. Ничего, кроме двух галет и кружки воды на весь день.

- Ты сразу не ешь, - сказал Ладухин, - одну отложи на вечер.

Он послушался совета и съел только половину пайка. Но одной галеты после суточной голодовки было достаточно только на то, чтобы сильней почувствовать голод. Он потянулся за оставшейся галетой и, стараясь не жевать громко, съел её.

- Ты что? Все прибрал? - спросил Ладухин сурово.

- Да, - виновато ответил Никишин.

- Вот что, - глухо заговорил Ладухин. - Ты заруби себе одно: если хочешь отсюда живым уйти, держись в струнку. Галеты на весь день раскладывай, жуй больше. Лишка не лежи и нервами не играй. Иначе, брат, конец. Понял?

Никишин понял. В этой промозглой тьме нужна тройная живучесть, тройное упорство, только воля может вывести отсюда живым.

- Всё одно паразиты биты будут, - сказал ночью Власов. - Дай срок.

- Спи, - проворчал Ладухин, как всегда озабоченный практическими соображениями. - Поздно уже. Ночные караулы развели:

- Ладно, - согласился Власов. - Попробуем.

Он, как и все остальные, молчаливо признавал за Ладухиным права хозяина и распорядителя этого маленького темного мира. Ладухин раздавал галеты, делил воду, кормил Адвоката, следил за тем, чтобы товарищи время от времени разминали ноги. Он мог безошибочно найти в темноте любую вещь, всегда, по каким-то ему одному известным приметам, знал который час.