Дереник Демирчян - Вардананк

Он подошел к Егишэ и уселся на циновке. Остальные расположились рядом с ним, а то и прямо на каменном полу.

– С добром ли пожаловал, князь? – спросил Езник.

– Не вовремя зашел проведать вас! Томлюсь одиночеством… – ответил Артак – Нахарары уже выехали. Вскорости выеду и я.

– Да будет с тобой господь!

– И с вами также!.. – отозвался Артак. – Но где же святейший отец и отцы епископы?

– Отдыхают! – отозвался Езник Кохпаци. Помолчав, Артак обратился к Езнику:

– В бытность мою в Александрии узнал я, что ты посвятил себя изучению философии…

– Ничтожными силами своими составляю опровержение лжеучения персидского. Давно уже могпэтан-могпэт тщится разобрать религию нашу и науки. Не имел я и в мыслях нарушить скромность и незваным войти в ряды мужей ученых. Не положено зазнаваться и мудрецам, не то что мне, ничтожному. Но поскольку могпэтан-могпэт в гордыне невежества и скудоумия своего дерзает противоборствовать высочайшей истине, долгом почитаю воздать ему должное мерой должной!

– По душе мне твое начинание, и близко оно к моим мыслям, – промолвил Артак. – Не позволяют мне воинские занятия отдаться наукам, но с радостью просмотрел бы я твой труд, если он при тебе…

– Вступление готово, – ответил Езник.

– Обяжешь меня, если дашь посмотреть.

Езник кивнул юноше-иноку, который, весь превратившись в слух, стоял в темноте за дверью.

– Еще в Александрии я задумал другой труд – в защиту Аристотеля против Платона. Но нападки персов вынудили меня выступить против их лжеучения. Жалею только, что вместо великого мудреца имею я своим противником жалкого и скудоумного софиста!..

Вернулся инок и передал Езнику Кохпаци довольно объемистую рукопись. Езник взял ее, бережно и с любовью вытер волосатыми руками и протянул Артаку, Любознательный юноша, большой любитель книг, таким же бережным движением приняв рукопись, прочел вслух:

– «Если кто-нибудь пожелает говорить о невидимом и извечном всемогуществе его, надлежит тому очиститься мыслью и с очей своих удалить гной, дабы…»

Продолжение Артак стал читать про себя. В наступившей тишине глаза всех присутствовавших были устремлены на молодого нахарара-философа, который даже в эти бурные дни не переставал интересоваться наукой. Артак углубился в чтение; лишь время от времени он слегка морщил лоб и полузакрывал глаза, углубляясь в смысл каждого нового прочитанного им аргумента.

– Когда пройдет година испытаний, полагаешь завершить свой труд? – спросил Егишэ.

– Надежду питаю… – задумчиво ответил Езник, не подымая глаз.

Артак опустил рукопись на колени. Он воздержался от высказывания похвал возвышенной мысли и классическому слогу Езника, считая, что вряд ли подобает ему поощрять столь ученого монаха.

Но блеск его глаз и сосредоточенное молчание более чем красноречиво свидетельствовали о его восхищении. Это почувствовал и сам Езник, поняли это и остальные присутствовавшие, с уважением и любовью взиравшие на юношу.

– Святой отец! – заговорил Артак. – В ответном послании ты утверждал следующее: «Имя ему – творец земли и небес; и до сотворения мира существовал он, вездесущий и самосущий». Могло ли не быть этого творца, то есть могла бы быть вселенная не создана?

Езник ответил:

– Если вездесущ он и предсущ, то предвечен он и безначален, то есть вне времени и непознаваем!..

Богословское собеседование развернулось; в него втянулись и остальные присутствовавшие.

Безмолвствовал один лишь иерей Гевонд. Он заговорил, когда собеседование подходило к концу.

– Возмущения достойно не только невежество могпэтан-могпэта. Вот Михрнерсэ, который зовется мудрейшим из мудрых, – эрпэтан-эрпэт… Пусть будет он и высокомудр и выше нас знаниями своими… Но по какому праву насилует этот изверг наш дух? Тиран, который желает видеть вокруг себя только рабов, – сам раб в душе! Вот что возмущения достойно. Можем ли мы допустить, чтоб раб стал господином над свободным духом? И кому можем мы жаловаться на пленение духа, если сами позволим ввергнуть себя в рабство?

Артаку очень понравилось страстное возмущение, звучащее в речи Гевонда, но он хотел уяснить себе с помощью этого иерея одно противоречие в заповедях христианства.

– Как же ты согласуешь, святой отец, свои мысли со словами спасителя: «Не противься злу»?

Гевонд воспламенился:

– А как же мне оставаться верным христианству, если меня превратят в огнепоклонника и лишат возможности как противостоять злу; так и склоняться перед ним? Чтоб осуществлять непротивление злу, нужно оставаться христианином со свободной волей. Священна воля человека. Нет воли моей на что-либо – в конец! Свободной волей избрал я себе веру и не хочу отрекаться от нее. Душу свою я сам, по воле своей, желаю спасти – или погубить. Не пожелаю добра ни от кого против воли моей! Противоборствую насилию, как господин своей воли. И да сгинет перед моей волей все: и войска, и идолы, и цари, и мудрецы!..

– Хорошо, святой отец! Но в ответном послании ты утверждал, что «от веры этой нас отторгнуть не могут ни земные силы, ни небесные…» Ты восстаешь, значит, и против сил небесных?

– Хотя бы и против них, если они посягнут на мою волю! Никаким земным, равно как и небесным силам не дано власти над духом! Дух свободен. Огнем и мечом следовало бы стереть насилие с лица земли!

Гевонд горел воодушевлением. Он был похож на пророка, возглавляющего народное восстание. Своим воодушевлением он зажег слушателей.

– Они хотят проникнуть и в семьи наши, отнять у нас наш язык, загрязнить нравы, внести раздоры. Как? Говорить только по-персидски? Не петь песен Гохтана? Отречься от прекрасной письменности родного народа? Пренебречь наследием предков? О нет, неизмеримо слаще будет смерть!

– Ты прав, святой отец! – воскликнул Артак. – Победим, сокрушим врагов вольного духа! Свобода – превыше жизни!

– Желаю сего – и не желаю того… Согласен на это – и не согласен на иное… Се – я, а не кто иной, и не в моей воле быть кем-либо иным! Свята моя воля, и еще святее свобода… Я сам – господин, и сам себе слуга. Таким должен быть человек.

– Будь благословен, святой отец! – промолвил Езник. – Ты – надежда наша, ты – наша свобода!

– Пожелайте – и вы достигнете! Пожелайте – и вы победите! Жизнью жертвуйте, чтоб сберечь неизмеримо более драгоценное- свободу человека… Ее достоин не всякий… Рабской душе она ненавистна и вызывает отвращение. Раб презреннее, нежели зверь, поскольку и зверю свойственно стремление к свободе!

Философ с душой воина умолк Внимавшие ему опустили горящие глаза. Пылкий и свободолюбивый дух Гевонда глубоко взволновал Артака.

«Он свернет горы и рассечет моря!» – думалось ему. – Пойдем на врага! Победим насильника, чтоб жить свободно в родной любимой стране! – воскликнул он, с силой ударяя по рукояти меча.