Дереник Демирчян - Вардананк

Вдали, влево от дороги, что-то чернело. Было похоже на ка раван, но очень многолюдный.

Гют стал вглядываться.

– Да это войско, государь! -высказал догадку телохранител!

Действительно, вскоре стало видно, что это идет войско. О пахи устало поднимали глаза на Гюта, отдавая ему честь. Гю остановился, чтоб пропустить их.

– Куда вы направляетесь? – спросил он.

– В Апар, господин, – ответил тот. – На войну с кушанами.

Воины были молоды, но медлительны в движениях. Их помятые лица свидетельствовали одновременно и о распущенности их нравов и о бесконечных трудных походах. Они были обожжены солнцем и обветренны, черны и грязны, покрыты потом и пылью. Тяжело ступая и раскачиваясь на ходу, они тоскливыми и грустными глазами оглядывали путников.

– Спят на ходу, – заметил Кодак. – Нет в них живости наших воинов.

– Но бьются они неплохо, – возразил Гют. Кодак с особенным интересом изучал всадников и, как сын смотрителя конюшни, глазами знатока рассматривал коней.

– Бабки у коней толсты, но кони не выносливы, как наши! Гют глядел задумчиво и невесело.

– Дело не в этом, – они сильны численностью своей! Этим они покоряют весь мир.

Войска прошли. Кодак стал излагать свои соображения. Гют не препятствовал ему, потому что они говорили по-армянски, да и беседа как бы скрашивала дорогу.

– Все это – признак войны. Азкерт теперь будет решать быстро и без снисхождения? – говорил Кодак.

Гюту была известна сообразительность старика в подобных делах, и он задумался над словами Кодака. Не станет он слушать объяснений. Будет расправа, и суровая! – продолжал Кодак. – С ним у нас ничего не выйдет. Наша надежда – Михрнерсэ.

– Чем же лучше Михрнерсэ? – спросил Гют.

– Указ составлен по его повелению. Ведь это он писал, увещевал, а в конце и требовал или ответить по пунктам, или явитьсяко двору. Пока соберется суд, мы выиграем время…

Соображение это показалось правильным, и Гют согласился с ним.

– Главное – сперва увидеться с Михрнерсэ, заручиться его покровительством, – заключил Кодак. – Но если дело дойдет до царя царей – мы пропали. Война с кушанами, вероятно, разъярила его.

Они ехали позади войска.

Гют приказал обогнать. Пришлось отъехать довольно далеко, пока, опередив колонну, они смогли поскакать вперед.

Князь Артак Мокский и нахарар Рштуни выехали довольно поздно. Артак торопил нахарара, но тот под предлогом нездоровья и усталости все оттягивал отъезд.

Дорога шла через горные перевалы и плоскогорья. Гора, за нею другая, затем третья – и в некий день завершится для Артака этот долгий путь. Он не разговаривал, он мечтал.

Замкнулся в себе и нахарар Рщтуни, сторонившийся Артака, так что оба были довольны.

Бдительность Артака усыпляло одно обстоятельство: это было его отношение ко всему, что имело отношение к Анаит. Он прощал нахарару Рштуни его грубость, пренебрежительные интонации и недружелюбие, так как считал его человеком близким, родным. Артак не мог отделять враждебные друг другу явления: Анаит – от нахарара Рштуни, свою любовь – от войны, от дела сопротивления и ответного послания персидскому царю. Чувство любви захватило его, затуманивало его мысли, усыпляло его. Нахарар Рштуни, много передумавший в Арташате и ехавший домой с совершенно иными намерениями, чем Артак, глядел на своего непрошеного спутника с чувством неприязни. Он решил избавиться от Артака при первой возможности, тем более что, согласно решению Васака и его приверженцев, должен был внедрить у себя дома культ поклонения огню. Ему было поручено вносить всюду, где это было возможно, раздоры и силой подавлять сопротивление персам.

Артак со страстью отдавался волновавшим его думам. Война казалась ему чем-то отвлеченным, каким-то тяжелым кошмаром, и только Рштуник был реальностью. Артак слышал уже благоуханное, дыхание этой страны – влажное, слегка соленое. Оно влекло, манило его.

И вот внезапно, точно из-под земли, показалось светло-голубое, как небо, Бзнунийское море.

Артак вздохнул, его глаза увлажнились: он стосковался по морю. Вспомнились сказки старой няни, мечты детства…

Долго ехали они – день, два… Синяя даль наверху, синяя даль внизу опьяняли Артака. Проехали Арцруник и, наконец, вот он – Рштунинский край!

Было уже темно, когда они подъехали к замку князя Рштуни. Сумрачно и негостеприимно глядел на них похожий на скалу замок. Ни один луч света не золотил его темных стен.

Басом залаял сторожевой пес, что-то метнулось у ворот, какие-то тени кинулись к неистово лаявшему псу.

– Кто там?

– Отворите князю! – отозвался один из телохранителей.

Сторожа придержали пса, одни из них забежал вперед и приказал открыть ворота. Со стесненным сердцем оглядел Артак двор. Тьма, тишина – ни малейшего проблеска жизни. Не ужели ее нет здесь?.. Но ведь она, может быть, и не здесь, а в доме отца. Как он не подумал об этом?

Они спешились. На террасе показались какие-то женшдны, они подошли ближе.

– Князь! – послышался шепот одной.

– И князь Артак с ним! – добавила другая.

Принесли светильники. Мрак, ревниво охранявший от Артака неведомые тайны, отступил. Артак огляделся: народу было много, но Анаит не было. Ясно, ее нет в замке.

– Соблаговоли пожаловать в покои! – пригласил нахарар Рштуни.

Артак последовал за ним с тяжелым сердцем. И тач как не было той, от которой он ждал ответа на мучивший его вопрос, он напряг слух, надеясь хоть что-нибудь – хотя бы одно слово – услышать о ней. Но так и не услышал ничего. И понимая, что расспрашивать невозможно, он впал в уныние и даже не заметил, как все поднялись по лестнице и вошли во внутренние покои.

Обычно немногословный и даже неприветливый, нахарар Рштуни проявил приличествующую случаю любезность и приказал оказывать гостю услуги и заботу. Нахарар даже стал шутить. Но Артак точно ничего не слышал; он равнодушно умылся и прошел в покои, куда был подан ужин.

– Эх, устали мы! – сказал нахарар Рштуни. – Пора и отдохнуть!

Беседа не занимала Артака. Его терзали сомнения. Каменное молчание, невозможность услышать хотя бы что-нибудь, относящееся к Анаит, действовали на него удручающе. Из перешептываний и переглядываний некоторых слуг он заключил даже что С Анаит стряслось несчастье. Артак настолько растерялся, что не смог учесть простого, но важного обстоятельства: никто ничего от него не скрывал, – хотя бы потому, что никто не знал его заветной тайны.

Но почему же все молчат?..

Но вот, наконец, заговорили.

– Поправилась госпожа? – спросил нахарар Рштуни.

– Поправилась, государь, – ответил дворецкий.

– Очень хорошо! А мать моя?

– Благодарение богу, здорова и Старшая госпожа.

– Из домашних никто не болеет?