Владилен Машковцев - Золотой цветок - одолень

— Пострадаем за землю русскую! Примем последний бой! — поднял крест Овсей.

— Мы в стрельцы и солдаты на Московию не наняты. Надо пропустить орду на Русь. Договориться с ханом Ургаем. А мож и присоединиться к нему. Запорожцы с крымскими татарами часто соединяются. И русичей грабят, и шляхтичей. И нам надо выгоду блюсти! — заспорил Силантий Собакин.

— Яику не можно докатиться до гнуси, иудства и вертлявости запорожской! — разгневался Меркульев.

— А ты не гуди, атаман! Не стращай нас очами! Мы думу думаем на кругу! Сговор с ордой нам не годится. Для боя силушки нетутя. А мы в степушку-матушку уйдем. И пусть орда со своими кибитками за нами погоняется! — ликующе предложил Богудай Телегин.

— Не можнучи битву принимать. Прав Богудай! Но и в степу опасно двинуть. Сдохнем там. И впереди осень, зима с лютнем. Померзнем с бабами и ребятишками. У нас кибиток войлочных нет. Ордынцы к зиме всегда готовы. А мы без хаты и землянки сгинем! — горланил одноглазый Федька Монах.

— Лучше на струги и в море Хвалынское, — перебил его Емеля Рябой. — Пока орда во степи кружит, мы заморье обшарпаем. В поход сбегаем. Поживем по-казачьи.

— А баб и ребятишек куда денем? — спросил Хорунжий, хотя был вечным бобылем.

— Сами их саблями порубим по решению круга, дабы на пытки не оставлять. Как во времена Василия Гугни! — предложил Тихон Суедов, размазывая по лицу жирный пот.

— У тебя жена Хевронья, Тихон, страшней каменной бабы, что издревле в степи стоит... Такую чучелу-уродину изрубить не жалко. А у меня — молодая, красивая! Не жена, а княжна! — сокрушил Москвин потеющего Суедова.

— И моя Любава — царевна! — хохотнул Остап Сорока.

— Устинью в обиду не дам. Она у меня полутатарка-полурусская. Энто по крови. А душа у нее по-славянски светлая. Без нашей казачьей жестокости. Молодая бабонька, хорошая. Тройню, дура, родила. А они уже бегают и кричат каждое утро, как Ермошка Марьин: «Казаки живут отчаянно, умирают весело!» Со смеху умрешь! — смотрел в облака Антип Комар.

Слово дали Егорию. Он начал размахивать руками:

— Я пушку о двенадцати стволах изладил. Оно, конешно, кажную орудию выпестовал отдельно. Но вырубил в бревнах пазы, повязал все жерла вместе. Решетку запальную самотутошно изобрел. Коробку от ветру и дождика. Масленку для двенадцати фителей. Страшенная пушка. Бьет сечкой железной и снарядами огненными ужасней заморских мортир. Пробу мы провели с кузнецом Кузьмой. Вдарили по табуну сайгачному на водопое. Триста животов на берегу и в воде осталось! Платите мне из казны войсковой сто цесарских ефимков за пушку. Ставьте на брод. И отобьемся от орды! Не пройдет орда через пушку!

— Орда велика. Реки вороги и вплавь переходят воински. Пушка не спасет нас. Хан Ургай в разных местах через Яик пойдет. Но брод ему нужен для всей орды: кибиток, скота, бабаек с бабаятами. Надобно защитить брод! — стучал саблей Хорунжий.

— А что ты скажешь? — спросил Меркульев степенно у толмача Охрима.

— Не мельтешиться! — потер лысину Охрим. — Добро можно укрыть, попрятать в схоронах. Скот угнать в разные стороны. Да и пропади он пропадом. Главное — баб и ребятишек на струги посадить. А самим конно встречь орды выйти. Встанем в полукруг возле Урочища. Там ветры наши, запалим степь. Травы высокие, сушь. Вся орда может сгинуть от степного пожару!

Хорунжий и Меркульев переглянулись. У них был такой замысел. А для баб и ребятишек угрозы от ордынцев не будет никакой, если они в челны сядут. Ордынец силен в степи. А на воде он, как таракан в кринке с молоком.

И порешил казачий круг попытаться одолеть орду в степи огнем. Походным атаманом для набега на Урочище выбрали Хорунжего. Игнату Меркульеву поручь строгая: казачек и казачат голопупых посадить в лодки. Ежли орда прорвется через брод, удирать по воде к морю.

— Ты, Игнат, не обороняй брод кроваво. Стрельните раз и тикайте к челнам. И нам надобно схитрить. Чтоб Ургай не бросил тьму на брод. Я пошлю охотника. У меня уже просится на погибель дед сотника Тимофея Смеющева...

— Терентий?

— Терентий! Отпущу... жил он храбро, пусть помрет красно! Да и положено кому-то за товарищей пострадать.

— А я пошлю Насиму, — ответил Меркульев Хорунжему.

— Семь раз отмерь... Переметнется татарка. Всех загубит!

— Насима не переметнется. И сказка у нее будет простая: все вправду выдать, окромя пушки.

Хорунжий молодецки взлетел на белого коня, взмахнул булавой походного атамана. И поскакало казачье войско к броду. Миновали они брод и полетели в степь к Урочищу. А в станице хлопот — полон рот. Егорий-пушкарь потащил на быках к броду запасы пороху, сечки железной и свою страшилу на колесах о двенадцати стволах. Бабы подвозили на арбе бревна и камни. Меркульев повелел соорудить два укрепа возле брода. Укрепы славные получились, с бойницами. В левом укрепе установили пушку, в правом залегли сто матерых казачек с пищалями. Рядом с правым укрепом в камышах укрыли челны порожние с веслами. На случай быстрого бегства, ежли брод удержать будет неможно. Двенадцать лодок-чаек покачивались, повязанные друг с другом. С другого берега их вроде бы не видно было.

К обороне, к бою готовились бабы. В станице всего четыре мужика осталось: Меркульев, Егорий-пушкарь, слепой гусляр и шинкарь. Гусляра Дарья к себе взяла. У Дарьи своя ватага, — посильнее и многочисленнее, чем у Игната. Они усадили на струги и лодки ребятишек, старух. Набили в запас мешки сухарями и копченым мясом. Весла проверили, уключины салом смазали. На каждую лодку выделили по шесть дюжих казачек — на весла. Сорок таких стругов ушли в камышовые заросли, спрятались. Остальных баб Дарья распределила по лодкам-чайкам, вооружив пищалями, острогами для битья осетров и секирами. Сто этих хищных лодок-чаек укрылись у островка посеред реки. Из-за островка, покрытого ивняком, можно было наблюдать и за бродом.

Меркульев не беспокоился за ватагу, которой верховодила Дарья. Лишь бы не ослушалась, не подошла на лодках к броду, под стрелы хайсаков.

Шинкарь Соломон принес в укреп два кувшина вина. Разговорился с казачками и остался. Пелагея дала ему новую пищаль.

— Фитили не запаливать, пока ордынцы не покажутся, — предупреждал Меркульев воинство в юбках.

— Ложись рядом со мной, бабский атаман! Объясни, как с пищалью обращаться? — озоровала Устинья Комарова, веселая кареглазая казачка, молодая женушка сотника Антипа.

— Он своей Дарьи боится! — подзудила Домна Бугаиха.

— Бабы, а ежли я сгину в энтом бою... Мне ить уж скоро двадцать рокив. А я и мужика, парубка не обнимала ни разу. Так вот и помру не приголубленной! — загрустила Степанида Квашнина.

— А ты заведи ребеночка. Как я, без мужа! Вот он... какой хорошенькой мой Гринька! — подбросила трехлетнего карапуза Аксинья.