Райдо Витич - Противостояние

— Немец к обороне готовится. Приказ по войскам дан — укрепляться, —

остановился у дивана Санин, сел.

— Значит, передышка.

— Ни хрена это не значит, — лениво протянул Федор. — Пошли есть, капитан,

кушать подано.

Мужики дружно на пищу налетели, спирт разлили. Коля на краюху хлеба кусок

тушенки положил, отошел опять на диван сел:

— Значит это одно — окапываться будут, вгрызаться в землю, как жуки навозные. А

нам их выкуривать потом.

— Сейчас бы жахнуть, — кивнул согласно Шульгин.

— Жахнем, — набил рот Тимохин. — Нам вон пополнение идет.

— Это хорошо. Только сколько этого пополнения по землице костями рассеяно?

Глянул на мужчину Ефим.

Санин головой качнул:

— Год уже, второй. Кто бы мне сказал в сорок первом, что мы больше года воевать

будем — в рожу б дал. Не поверил!… А выходит и не конец, год — то.

— Ничего, Николай Иванович, будет на нашей улице праздник, — заверил Олег

Тимохин. Развел руками в одной хлеба кусок, в другой кружка со спиртом. — Ты

глянь, какие тебе хоромы достались, барские! Радуйся! Пара дней передышки — тоже

ведь счастье! На войне оно все в радость, мелочь каждая.

Санин глянул на него тяжело: радость, ага. До тебя Егоров капитаном был. Убили.

Тоже радовался. Буквально за час до смерти. А до него Ерсламов. И тоже радовался.

Два дня. И Кабиров, и Юлий Савченко. Все радовались. А теперь в земле лежат.

— Хоромы, правда, знатные, — кивнул Шульгин, уплетая тушенку. — Расстарался

ординарец твой.

— Ну, Михайло дока в плане капитану угодить, — хохотнул Ефим. Сытый стал,

довольный.

— Вопрос только, почему пустые оказались, — сказал Николай тихо.

Действительно, это было странно. Развалины, землянки, блиндажи — одно, но целый

барак с вещами, чистыми уютными, обставленными комнатами и без единого человека

— это непонятно. Удобно, да. В этой комнате он с Мишкой, за стеной связистки, за

той комнатой еще комната, для отдыха девушкам. И душевая есть даже — богатство

на войне.

А людей, почему нет ни в одной из комнате?

Непонятно. Не по себе Коле. Пища и та в горло не идет от худых мыслей.

Газету взял, просматривать начал.

— Так… угнали их, — решился слово вставить парень.

Мужики дружно жевать перестали, тяжело уставились на него. У Николая скулы свело:

— Всех?

— Всех, — протянул робея.

Санин вздохнул, страницу газеты перевернул, матерясь про себя.

И замер, зажмурился, подумав, что мерещиться ерунда, контузия видно старая

сказывается. Глаза открыл — нет, вот она: фотография девушки на второй полосе.

Сидит у сосны молодая и красивая, с лицом суровым, на плечи телогрейка накинута,

на ноге лист бумаги, словно письмо писать собралась. И подпись внизу: "Советские

партизаны в минуты затишья".

Санин газету отложил, волосами тряхнул, затылок огладил. Посидел и схватил опять

газету, развернул, лишне убирая и к окну.

— Ты чего там, Коля?

— Гитлер, наверное, с поднятыми руками — капут мене, грит! — хохотнул Тимохин.

У Коли руки дрогнули, лицо пятнами пошло, а взгляд как прилип, впился в фото

девушки-партизанки.

Леночка?…

Может ли быть такое?

Пальцы прошлись по ее силуэту: худенькая, лицо так и светится, словно

обескровленное. Взгляд серьезный, не детский совсем, и глаза бездонными кажутся.

Серьезная. Косы уже нет…Леночка… Партизанит?

Тепло на душе и тревожно стало: она ли?

Ворот гимнастерки рванул и окно на себя, чтоб обдуло, чтобы в себя прийти.

— Коль, ты чего? — всерьез забеспокоился Тимофей. Миша вытянулся, на капитана

поглядывая:

— Плохо вам?

Санин папиросы достал, а подкурить не может — руки ходуном ходят. Федор подошел.

Спичку поджег, поднес, в лицо друга заглядывая:

— Ты чего? Случилось что?

Тот бы сказал, а что не знает — смотрит на снимок и боится поверить, боится не

поверить.

— Если она жива… Если б только она жива, — просипел дрогнувшим голосом,

качнув газетой. Грызов заинтересованно на снимок уставился, пытаясь понять, что

к чему:

— А кто это? — заглянул ему через плечо Шульгин, чтобы тоже рассмотреть из-за

чего сыр — бор, из-за другого плеча Ефим в снимок взглядом уперся. Оглядел, на

Николая уставился.

— Жена?

Санина мотнуло:

— Похожа. Очень. Но… Может, контузило ее тогда только? — уставился на друга

с надеждой.

Олег молча мужчине кружку с наркомовскими сунул:

— Выпей, быстрее сообразишь.

Санин замахнул и не понял, затянулся жадно папиросным дымом:

— Если б она… Если б только она…

— Так узнать можно, — влез Михаил. — В редакцию позвонить.

— Кто те, умник, данные о партизанах разглашать будет? — глянул на пацана

сверху вниз Федор.

"А как тогда, как?" — прошелся растерянным взглядом по лицам друзей Николай.

— Чего, правда, жена? А ты думал, погибла? — спросил Олег.

Санина свернуло, грохнул по подоконнику кулаком, оскалившись.

— Не лезь в душу, — предостерегающе бросил Тимохину Грызов.

— Ладно, — просипел Николай, стряхивая оцепенение, дурман из сонма чувств, что

накрыло не хуже взрыва «фугаски». Газету забрал, вырвал страницу, в карман

положил и вышел.

Сел на ящики у крыльца, в небо уставился. Внутри дрожит все, как струна

натянутая: Ленка. Ленааа!!

Она бы была… Жива бы была…

Как же он не вытащил ее тогда?

А как смог бы, если самого тащили?

Леночка…

— Простудишься, — заметила Осипова, у дверей пристраиваясь. И вроде просто

вышла воздухом подышать, шинель только накинула.

Коля глянул на нее, опять закурил и вынул снимок из кармана, протянул:

— Смотри.

— Смотрю, — не поняла.

— Невысокая, большеглазая, светлорусая, семнадцать лет, — начал описывать,

глядя перед собой. — Она?

— Ну, может и она.

Коля забрал снимок, сложил аккуратно:

— Может она, может, нет, — так выходит.

Осипову чуть перекосило в попытке понять:

— Это кто вообще?

— Жена, — ткнулся затылком в стену барака, а взгляд в сторону и такой, что у

девушки сердце заныло. И улыбка светлая, ласковая — такой она у Коли ни разу не

видела.

И ведь ни ей так улыбается — заразе этой!

У Милы лицо скривилось, глаза начали слезами наполняться, а Николай не видел —

перед собой смотрел, другое зрил — Лену: озорной взгляд, мягкая нежная улыбка.

"Пусть это ты будешь на снимке, Леночка, пусть ты будешь живой".

И ничего не надо. Пусть сердится на него, что женой назвал ее не спросясь. Пусть

не нужен ей, забыт, вычеркнут. Пусть с другим, пусть хоть с косой хоть лысая…

только бы живая, здоровая и счастливая.

— Жива… Бывают чудеса, — протянул.

"Да провались они пропадом, вместе с твоей "Леночкой"!!" — чуть не выкрикнула