Райдо Витич - Противостояние

— Она отличная, урожденная разведчица, Ян…

— Она моя дочь!

— Она дочь своей страны, прежде всего!

Мужчины смолкли и тяжело уставились друг на друга. Первым Ян заговорил:

— Будь ты человеком, Артур. Страна? Не много ли ей отдала наша семья? Отца расстреляли белогвардейцы, мать умерла от голода. Моя жена, мой сын погибли. Ты… тебя нет, ты это твоя работа: агентура, информация — дезинформация, явки, пароли шифровки. Все на благо страны. Всех под ее поезд. Может, оставишь одну девочку, одного уже искалеченного ребенка, собственную племянницу в покое? Не для страны, для собственной семьи!

Артур начал мять следующую папиросу, делая вид, что думает. Но думать было нечего — Лена сама выбрала свой путь — путь верный и правильный. Ян всегда был сентиментален, и объяснять ему, что такое долг и обязанности бесполезно, когда задевают его семью. После гибели жены и дочери он замкнулся на сыновьях, опекая их, как курица. Они и стали для него единственной целью, смыслом. Но так нельзя. Есть Родина, а в ней от горизонта до горизонта миллиарды других семей. Им тоже нужна защита и помощь, и никто из них тоже не хотят получать похоронки, лить слезы над убитыми, видеть своих детей мертвыми или искалеченными.

Но Яну не пятнадцать лет, его долг Родине, патриотизм перегорел с гибелью любимых настолько, что и пепла не осталось.

Артур не понимал его и не хотел понимать, но он был его братом, поэтому мужчина сделал все, чтобы вывести его из игры максимально безболезненно. Это совпадало с желанием Яна, это была его жизнь, его решение, но то, что он даже не просил, а требовал от Артура сейчас, было уже делом совсем другого человека, другой жизнью. И эта жизнь решала сама за себя, не давая решать другим. Этим Банга мог только гордиться. Воспитай Лену Ян, кто знает, стала бы она такой, какой стала.

— Сейчас от края и до края каждый день час гибнет миллионы таких девочек, как Лена. И сын погиб не только у тебя…

— Я знаю! Ты хочешь прочитать мне лекцию по демографии, статистику военных, санитарных потерь? Я не дитя, я работаю в госпитале и лично списываю трупы, а их горы, и тонны бумаги на похоронки! Но моя дочь — не все! Я отдал долг стране — смертью жены, разлукой с дочерью, которую воспитывали чужие люди, а родной отец был уверен — умерла. Я отдал долг тремя сыновьями! Оставь мне дочь. Она не все.

Артур кивнул: хороший аргумент. Только он готов поспорить, что девять из десяти отцов заявили бы тоже самое, и десять матерей из десяти. А он бы всех слушал, жалел… и Гитлер бы уже гулял в районе Урала, а эвакуация шла в сторону Монголии. Лет через пять от населения бывших республик СССР и стран Европы, осталось бы процентов десять населения, и то, только те, кто согласился жить рабами.

На одной чаше весов жизнь племянницы и миллионы ей подобных жизней, на другой светлое будущее выживших в этой жуткой мясорубке. Дилемма без вариантов. И вопрос — стоят ли эти жизни, чтобы уничтожить фашизм — риторический, потому что ответ на него ясен без всяких раздумий и он однозначен — да, стоят. И никакого рейха от океана до океана по всей Евразии. Да, ценой жутких, немыслимых потерь и даже ценой жизни детей, которые уже не станут взрослыми. Зато вырастут другие дети и никогда не узнают те ужасы, что узнало это поколение.

А еще, он был абсолютно, на сто, двести и все тысяча процентов уверен — точно так думает сейчас девяносто процентов людей, и сто — сидящих в окопах, уходящих на фронт добровольцами, бьющих врага за линией фронта, стоящих сутками у станков за Уралом.

— Я ее найду, это все, что я могу пока тебе пообещать, — сказал спокойно.

Найти Лену действительно нужно. Она может пригодится с ее-то опытом. А комиссации — не комиссации, кто калека, а кто контуженный, у кого какое будущее и кто прав, кто виноват — после войны разберутся.

Глава 32

Майор чай пил, чувствуя себя значительно лучше. Миша на радостях где-то оладьи самые настоящие раздобыл, кормил как бабка внучку.

— Сам кушай! — отодвинул ему тарелку.

Чай себе еще налил.

— Может покрепче чего? — спросил Михаил, сунув в рот оладушек.

Водку Николай видеть не мог, за время болезни она ему поперек горла встала — долечился.

— Новости рассказывай.

— Так все ладно. Укомплектовались, окопались, обжились, саперы минную полосу соорудили. Ждем танкистов, артиллеристов. На подходе. Встанут километрах в пяти от нас. А из совсем нового — утром из штаба приказ пришел — «язык» нужен.

— Чего молчал?

— Так час назад только.

— Сразу доложить не мог?

— Так я капитану Грызову сказал. Тот заверил — яволь.

— Это что? Услышу еще — в зубы дам.

— Да так я, — отмахнулся. — Баньку затопить? Самое то после болезни остатки хвори выгнать. Все равно помывка сегодня.

— Давай, — кивнул.

Грызов оглядел лейтенанта и, даже нехорошо стало — присылают же детей на передовую. Это что — совести или понимания нет?

И шумно вздохнул — приказ есть приказ, но позже надо бы с Колей поговорить. Не дело разведчикам под командованием девочки ходить, и девочке здесь не место. Может, переведет ее, что ли?

— "Язык" нужен, лейтенант. Желательно сегодня. Думай.

— Что думать? Нужен, пойдем.

— Ты хоть раз в плен фрица брала? Наяву-то его видела? — скривился.

Лена промолчала. Сил нет больше язык об одно и тоже мозолить. И вопросы стандартные уже в гландах сидят.

— Ладно, свободна, — рукой махнул.

— Нужен немец, — объявила бойцам. — Идем вчетвером: Васнецов, Палий, Чаров.

Последний скорчил презрительную морду, но промолчал.

— Когда идем? Ночью самое то.

— Согласна. Сейчас отсыпаться. Потом собираемся и вперед. Я к пехоте, предупредить, чтобы в нас же, когда возвращаться будем, не пальнули.

Саня уставился на нее: откуда знает, что такое бывает? Взгляд изменился, презрение больше не выдавал. Чарову подумалось, что зря он, правда, катит на лейтенанта. Может прав Гриша, а раз так, не свин он в позу вставать да нервы трепать. Шут с ней, пусть командует.

Было страшно, но вида Лена не показывала. Не фрицев боялась — задание провалить, ребятам слабость и некчемность свою показать. Понимала, тест это для нее, и она, чтобы не было, должна на отлично его сдать.

На позиции в темноте выдвинулись. Через поле — нейтральную полосу ползком. Тихо было, словно нет никого на той стороне, а ближе ползешь и колючка. Васнецов плоскогубцами перекусил, приподнял, давая возможность другим пролезть, закрепил — здесь обратно пойдут.

Лене странно было видеть разгуливающих немецких солдат так близко, что руку протяни и здравствуй, и при этом очередью не полоснуть.

Нет, нет в небо ракета взмывала, освящая подступы к позициям, и в ее свете были видны бронебойные орудия, замаскированные за редутами. Стволы торчали, как их в лесу не прятали. Вот тут действительно страшно стало — если залп дадут — от расположения части и самого батальона одни воронки останутся.