Райдо Витич - Противостояние

Матвей и Янек переглянулись. В глазах старика мелькнула понимающая усмешка.

— Вернется, — заверил майор.

— Малохольные везучие, — поддакнул Матвей.

Дрозд зубы сжал до скрипа:

— Убью!

И убил бы.

Лена к полудню только явилась. К тому времени Саша сам себя потерял. За сутки

всю округу оббегал, чего только не передумал и, взять где не знал.

Сидел курил, всю махорку у деда изведя, и подрагивал себя коря.

А тут как раз девушка к дому подходит, вид такой, словно танками ее гнали.

Дрозда сорвало с места, кинулся к ней, схватил за грудки и затряс шипя в лицо:

— Ты что же делаешь?!! Если ты еще раз!!… Где ты была?!! — лицо перекосило

от переизбытка чувств, и слова не слетали — выплевывались, а взгляд жадно шарил

по серому лицу: живая? Не ранена?

И вдруг обнял. Прижал к себе так крепко, что Лена задохнулась. Но не оттолкнула

— чувствовала, что не себе он из-за нее, волновался. Да и нужны ей были объятья

лейтенанта, вот такие крепкие, чтобы тепло его чувствовать, понимать что живой,

свой, не гад. А значит, есть еще люди. Стоит мир.

Так и стояли, он ее обнимал и зубы сжимал, щурился, задохнувшись от накативших

эмоций, от пережитого страха за дурную голову, от счастья что само нахлынуло,

когда Лена явилась. Только почувствовал тепло ее живого тела, дыхание ему в

плечо и ничего вроде больше не надо — все есть.

Она же молчала, мысленно плача о том, кто никогда ее вот так не обнимет, никогда

не встретит, не будет волноваться, не сможет услышать ее.

И стало до безумия жалко одного:

— Я автомат потеряла.

Саша зажмурился, уткнулся носом и губами ей в макушку: глупенькая, какая же ты

еще глупенькая, Леночка…

Ян отвел взгляд и уставился в небо, на плывущие как ни в чем не бывало облака. И

улыбнулся — а жизнь-то продолжается несмотря ни на что.

Глава 12

Николай хмуро изучал пожилого усатого мужчину в линялом халате, исподнем и

загипсованной рукой, выставленной в его сторону. Кто такой? Что смотрит?

— Очнулся, браток? — улыбнулся мужчина. Лицо, испещренное морщинами, бронзовое

от загара стало светлей от улыбки. — Это хорошо. Значит, на поправку пойдешь.

Пора уж. Две недели почитай куралесил.

Из-за его плеча появился еще один мужчина, молодой, но в точно таком же виде —

исподнем и халате.

— Пить, есть хочешь?

Коля закашлялся, огляделся. До него стало доходить, что он в госпитале.

— Давно я?… — прокаркал и сам своему голосу поразился. Смолк.

— Две недели, говорю же, — охотно повторил пожилой. — Мы часом уж думали, не

жилец. Метался. Все Лену звал. Жена?

Санин задохнулся, от воспоминаний душу скрутило, так, что лицо посерело и взгляд

пустым стал, больным.

— Жена, — прошептал с тоской и застонал, глаза закрыл: могла бы быть женой.

Стала бы как выросла… Да не вырастит уже, не станет женой ни ему, ни кому

другому.

Пусть хоть в памяти женой будет, хоть в памяти еще поживет.

— Жена, — повторил твердо. Рукой глаза накрыл, пальцы сами в кулак сжались.

Мужчины переглянулись, подумав об одном — видно погибла вот лейтенанта и крутит.

— Беда, — вздохнул пожилой. И на молодого покосился.

Тот понял, кивнул:

— Сбегаю.

И хромая поковылял из палаты.

— Сейчас спиртику Вася принесет, помянем, лейтенант.

Николая скрутило до воя. Рванул от душевной боли и… потерял сознание.

Он лежал и смотрел на мужчин. Молодой разливал спирт по мензуркам, заметил

взгляд Николая и кивнул на него пожилому, что спиной к лейтенанту сидел. Еще

двое мужчин — близнецов, почти зеркально отражающих друг друга даже в ранениях,

дружно привстали, переглянулись и подошли к Николаю. Вдвоем приподняли его,

помогли сесть, сунули в руку мензурку со спиртом и банку тушенки с ножем в

другую вложили.

— Лейтенант Холерин. Володя, — представился тот, у которого рука правая на

косынке была подвешана.

— Холерин Иван. Лейтенант, — сказал второй, у которого левая рука точно так же

была подвешена на повязке через шею.

— Буслаев. Георгий Фомич, — чуть не поклонился Санину пожилой, зажав в кулаке

мензурку со спиртом.

— Старлей Лазарев Лазарь Иванович, — улыбнулся молодой.

— Лейтенант Санин. Николай, — глухо представился Коля.

— Ну и за знакомство, — кивнул Буслаев.

— За живых и мертвых, чтоб не напрасно первые жили, а вторые погибли, —

перебил его Володя Холерин. Мужчины помрачнели и молча выпили.

Коля же долго смотрел в прозрачную жидкость, но что хотел увидеть сам не понимал.

И вот выпил, зажмурился от проступивших в глазах слез, но от крепости ли

принятого?

Спичка щелкнула, табаком запахло.

— Куришь? — глянул на него Лазарев. Санин кивнул и получил в губы папироску.

Самую настоящую «казбечину». Голову повело, в груди тепло стало.

— Ничего, лейтенант, — затянулся и Георгий Фомич. — Живы будем — рассчитаемся

с фашистом.

— За каждый час, что он на нашей земле провел, — глядя перед собой

остекленевшими глазами, зло процедил Владимир.

— За каждого убитого, — добавил его брат.

— Быстрей бы выписали. Рвать буду сук! — зло выплюнул Лазарь.

Через три дня его выписали. К тому времени Санин стал подниматься, понемногу

возвращаясь к жизни. Только все равно себя мертвым ощущал: не чувствовал вкуса

пищи, не чувствовал боли от уколов, при перевязке, не понимал лейтенантов —

близнецов, что увивались за медсестричками и могли шутить. Он даже не узнал себя,

когда глянул в осколок зеркала, чтобы побриться — на него смотрел чужими глазами

чужой, незнакомый мужчина лет сорока. У этого мужчины был страшный в своей

пустоте взгляд и глаза от этого казались черными. А еще у него было два свежих,

еще красных шрама — один глубокой бороздой шел почти через всю правую щеку,

второй, значительно меньше, поверхностный, от брови к виску.

Коля долго рассматривал их и понял — метки. Над бровью за друга, на щеке за

подругу.

И понял — он жив лишь за одним — чтобы умереть. Погибнуть в бою, погибнуть как

солдат, честно, с оружием в руке и оплаченным счетом за те жизни, которые забрал

фашист. Погибнуть не убегая — заставляя бежать врага.

Ему хватит стыда и вины за те первые дни войны.

Как только чуть окреп, начал просится на фронт и в двадцатых числах августа его

выписали и направили на Западный фронт в двадцать вторую армию.

По всему фронту шли ожесточенный бои, канонада не смолкала ни на минуту и

разносилась по округе, была слышна на много километров вперед.

На станции, куда он прибыл, стояла суматоха: грузили раненых, сгружали

боеприпасы, прыгали из вагонов на землю бойцы пополнения.

Санин спрашивал штаб нужной ему части, но от него кто отмахивался, кто не мог