Райдо Витич - Послесловие

"А как же?" — остановилась на улице, оголяя горло, чтобы воздух был. Оглушил ее прием, разбил «сюрприз».

Получалось, что была она для Николая всего лишь военно-полевой женой, удобной на фронте, не нужной в мирной жизни.

Жестоко? Да. Но могла ли она его осуждать?

Она больна, как не бегай от этого. Зачем ему нянчиться? Что она ему может дать?

А с другой стороны — все правильно. Он жив, счастлив — это главное.

Лена брела в неизвестность. Держась ближе к стенам домов, чтобы не упасть и, терла шею, надеясь, что удушье пройдет. Мысли мешали ей справиться с собой, чувства, что ухнули вниз и увлекли ее за собой, как в воронку.

Разум понимал, объяснял, а душа закаменела.

Все ясно — красивая, молодая девушка или она, развалюха, в двадцать лет чувствующая себя сорокалетней, и выглядящая так же.

Из глаз невольные слезы покатились — как же больно!

Марина пророком оказалась. Так пошло и просто предать, да, именно предать!…

Нет, он прав, он выбрал жизнь, он заслужил ее. Эта его жена родит ему здоровых, красивых детей. Он будет счастлив. Он заслужил счастье. А главное она узнала — он жив, это уже счастье — ее, счастье.

А с остальным справится, смириться. Все верно, ей лучше жить одной, чтобы никто не видел проклятые шрамы на ее теле, не узнал о рубцах на душе.

Ей остается комната на Набережной. Разбитость и одиночество.

Но разве велика цена за счастье других? За то, что Коленька жив, наладислось у него с такой симпатичной девушкой сладилось? За то, что фашизм стерт с лица земли. За то, что люди могут спокойно спать, дышать, любить. За чистое небо и этот не пропитанные порохом и гарью воздух. За землю, не усыпанную трупами, за асфальт не взрытый снарядами. За улыбку ребенка, держащего за руку маму. За обычную, обыденную но жизнь.

За будущее миллионов оставшихся в живых после этой жуткой войны.

За тех, кто родиться после и никогда не узнает, как свистит пуля, как клацает затвор, как играет губная гармошка в руках фрица, когда сжигают деревню, как летит пепел — все что осталось от тридцати дворов, тридцати семей.

За то что те, кто родиться после не будут знать страха смерти ни своей, ни близких, и будут хоронить только очень, очень старых людей, умерших в кругу семьи, пройдя полный круг отмерянной им жизни.

Это поколение заплатило сполна за будущее следующего. И это главное. Остальное неважно.

Ленина карта бита, это ясно. Но жалеть не о чем.

У всего есть цена, и она не против, заплатить ее, как и те, кто уже заплатил.

И потом, она самый счастливый человек на свете. Она жива. Она знает вкус Победы. Она любит. Она была любима. Она знает, что такое настоящая дружба. Ей досталось выполнить долг перед Родиной и своим народом. Она не предала, не струсила. Не испачкала свое имя и звание, самое главное — комсомолки и гражданина Советского Союза.

Она знает, что Коля жив, что жив Леня.

Разве этого мало, чтобы твердо сказать — я абсолютно счастливый человек?

Да!

Но она может сделать больше для своей страны и для людей. Она пойдет учиться. На врача, чтобы помогать. Она много убивала, теперь будет лечить. И плевать ей на отобранные регалии — зачем они в гражданской жизни? Главная цель достигнута — мир восстановлен. И какая разница кем ты был на войне в мирное время?

Все это там, во «вчера».

В конце концов, у нее есть, где жить, есть зачем. Не пропадет. Сама все сможет. Никто ей не нужен… и она никому…

Горько, но факт.

Голову резко обнесло, в глазах потемнело и, Лена поняла, что больше не может стоять — сползла по стене и потеряла сознание.

Проходящий мимо мужчина попытался помочь ей, похлопал по щекам, приняв ее состояние за голодный обморок, но девушка не реагировала.

Пришлось искать телефон и вызывать карету скорой помощи.

Глава 52

Лидия Степановна с осуждением поглядывала из-под очков на молоденькую телефонистку Тамару Спивакову. Вырядилась та, как на концерт. И ясно женщине зачем — поползли уже слухи, что полковник Санин не женат. И вот результат — то одна в приемной по личному вопросу дожидается, то вторая.

Николай мельком глянул на девушку, что тут же выпрямила спину и призывно заулыбалась, как только он вошел в приемную. Бросил секретарю:

— По личным вопросом не принимаю, — и зашел в свой кабинет.

— Поняла, Спивакова? — глянула на девушку женщина. Та вздохнула, губы поджала и поцокала каблучками прочь.

"Ой, вертихвостка", — качнула головой Лидия Степановна: "А Николай Иванович молодец. Обрезал на подлете".

Приготовила Санину утренний чай, как уже вошло в привычку и вплыла в кабинет, поставила перед мужчиной стакан в подстаканнике:

— Спасибо, — кивнул, глянув мельком. — Лидия Степановна, что нужно было этой девушке?

Женщина оперлась на поднос о стол и начала портреты политических деятелей на стене рассматривать:

— То же что и вчера Веденеевой, а позавчера Ивановой. По личным вопросам к вам на среду записано девять человек.

"Ого", — уставился на секретаря.

— Не подскажете, откуда такая лавина "личных проблем" образовалась?

"Сам не понимает?" — зыркнула на него. Впрочем, мужчины далеки от женских хитростей, все за чистую монету принимают.

— Могу, Николай Иванович. Видите ли, когда начальник молод, неглуп, весьма приятен внешне, а главное, не женат, это вызывает некий диссонанс в женском коллективе.

— У нас женский коллектив? — насторожился.

— Нет, но контингент женщин, молодых и не замужних, достаточен.

— Так. И что этим молодым и незамужним от меня надо? Женихов? Полное подразделение.

— Да, но… Вы наиболее привлекательны в этом качестве, — не стала ходить кругами и заявила прямо.

Санин крякнул:

— Ага?… Вы свободны, Лидия Степановна.

Женщина ушла. Николай выкурил папиросу, выпил чай и бросил ломать голову над темой "женихов и невест".

В обед Ковальчук с Мирошниченко, начальницей телефонисток чай в подсобке Тамары Ивановны пили с сухариками, решив поэкономить, как обычно. Кормили в столовой хорошо, в общем, недорого, но зарплаты все равно не хватало. У Ковальчук двое внуков на шее, одной поднимать — что сын, что сноха сгинули на фронте, у Мирошниченко тоже трое пострелят, а зять — инвалид, дочь больная — и каждого накорми, в чем зимой ходить сообрази — расходов много, а доходов пшик.

— К коммерческом мыло появилось. Зашла, цену увидела — чуть не упала. Пятьдесят два рубля!

— С ума сошли совсем! — возмутилась и Лидия. — Это что получается, мы на свои кровные можем пять кусков мыла взять и дальше зубы на полку?

— Ой, не говори, — отмахнулась. — Мне вон Олюшке лекарство покупать, а на какие шиши? У Бориса льготы и то, говорят, отнимут скоро. Все на равном положении.

И рот закрыла: что-то не в ту сторону в разговоре пошла. Ковальчук сообразила и закивала: