Александр Солженицын - Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого

Тут и Чернегу видим, он гол до пояса. Как наложенные,

как налепленные змеи плечевых мускулов,

а всё та же головка сыра с короткими усами,

но свирепая:

– Взяли, браты! па-катили!

Покатили! Покатили!

Хруст, лом, топот. И – отчаянный голос, его, не его:

– Беглый! А-гонь!

Ударили! И пулемёты наши, где-то близко. Уж сколько

есть, уж чем осталось.

Сзади, в спины,

= через крайние деревья видим: по мелкому

подлесью, промеж сосенок мелких

побежали наши, побежали.

Офицерики, конечно, впереди – и шашечками

поднятыми струят над головою -

жест беспомощный, совсем не опасный врагу, а для

своих: не отстаньте, ребята, мы же все заодно!

И рядом с бегущими.

= Не атака – а спотычка.

А кричат, что от “ура” осталось:

– А-а-а-а-а…

Тащат винтовки со штыками, но еле тащат, где уж

ими колоть!

Вот один – кувырк.

Убит? Нет, отдохнуть лёг за сосенным молодняком:

бегите уж без меня, я – весь, сожду судьбы и так.

И шашки офицерские – трепещут как подбитые,

сейчас свалятся.

Пулемётный тук.

= Падают наши! Ах, падают, винтовки роняют…

Как случилось? Одна штыком в землю воткнулась,

а прикладом качается, прикладом качается.

= Грохолец трогательно бежит, по лысине сзади

узнаём.

Неужели подобьют? Бежит!

= А ещё впереди, всех обогнав, – высокий

Первушин. Снова грозный,

на нас!

с усами страшными,

с винтовкой, штык наперевес!

И споткнулся

о низкую проволоку, незаметную.

= А из окопчика, из укрытия, навстречу

немец здоровый, штыком

подсадил

его, верхнего, страшного полковника!

Третья штыковая! Это надо же!

Рухнул полковник Первушин.

Пулемётами, пулемётами

= разрежается русская атака,

посеклась,

завернулась.

= И на краю леса озверённый кругломускульный

Чернега видит: уже не стрелять надо, а тикать.

И, вспрыгнув на пушечное колесо,

вывинчивает панораму, а по знаку его отнимают замки от орудий -

= и с ними побежали

все в лес,

в глубину! назад…

Сам генерал Клюев не был ни в голове корпуса, где Первушин, ни в арьергарде, где Софийский полк отбивался в стошаговом лесном бою, – он держался середины колонны, и путал, и метался, мотал её, от каждого заслона отворачивая. Кольцо окружения казалось ему неразрываемым, и некому было собрать полкорпуса на прорыв.

Остатки нашей артиллерии действовали сами собой: меняли позиции, стреляли прямой наводкой, где видели противника, при бегстве оттягивали орудия или покидали их. А тут ещё широкая болотистая речная полоса со многими канавами перегораживала русским путь там, где расступался грюнфлисский лес, и в этой болотистой низине тонула артиллерия, тонули обозы. И хотя по прямой уже видно было шоссе, и дойти до него было три версты, – уклонялись части опять на восток в сторону недостижимого Вилленберга, искали переход по сухому. Поток отступающих таял, каждый час исчезали куда-то не сотни, но тысячи. Беспорядочная толпа вокруг Клюева выкатилась на поляну близ Саддека, попала под перекрестный шрапнельный огонь, шарахнулась назад в лесок.

И тут – исполнилась чаша терпения единокомандующего окружёнными центральными корпусами. Во избежание напрасного кровопролития велел генерал Клюев поднять белые флаги – при двадцати батареях, протащенных, прокруженных черезо всю Пруссию! – и против восьми батарей противника. С рассыпанными десятками тысяч по лесам – против шести батальонов в этом месте.

Золотые слова: “во избежание кровопролития”. Каждый человеческий поступок всегда можно огородить золотым объяснением. “Во избежание кровопролития” – благородно, гуманно, что на это возразишь? Разве то, что надо быть предусмотрительным и во избежание кровопролития не становиться генералом.

Но – не оказалось белых флагов! Ведь их не возят по штату вместе с полковыми знамёнами.

Это было на поляне, близ выхода из лесу.

= Всё, что колёсное есть – обозное, артиллерийское,

санитарное, забило поляну без рядов, без направления.

На двуколках, фургонах – раненые,

сестры и врачи.

Что попало на телегах – оружие, амуниция, вещи,

может и захваченные у немцев…

Пехота стоит, сидит, переобувается, подправляется…

Верховые казаки стеснёнными группами…

Разрозненная артиллерия…

= Обречённая военная толпа.

= А вот и генеральская группа, верхами.

И казачья конвойная сотня при ней.

= Генерал Клюев. Напряженье держаться с внешней

важностью. Смотреть с важностью, бровями двигать

(а иначе ведь и слушаться перестанут):

– Вахмистр! снимите нательную рубаху.

Взденьте на пику! Выезжайте медленно

к противнику.

= Вахмистр – как приказано. Пику передал соседу,

снимает рубаху верхнюю, снимает рубаху нательную…

= и вот уж одет, а рубаха – белым флагом на пике.

Ехать?

Но что-то гул.

= Это – казаки между собой гудят.

= Вахмистр смотрит на них, замер.

И Клюев на них оборачивается.

Тише гул.

Клюев машет,

и вахмистр с белым флагом отъезжает.

Громче гул.

= От другой казачьей группы, подальше:

– А мы – сдюжаем!

– Казаки не сдаются!!… где это видано?

Да не Артюха ли Серьга, плут забиячный,

кругловатый, фуражка кой-как, из-за чужой спины

кричит дерзко, разносисто:

– Вилять – не велят!

= Клюев – черезсильным окриком (а уверенности -

никакой):

– Кто там командует?

= И выезжает вперёд с капитанским беззвёздным

погоном изгибистый, стройный, вьющийся в седле

офицер. Лицо литое, черноглазый, – никакого

почтения! – ах, сидит! ах, избочился, пальцы

на сабельной рукояти:

– Сорокового Донского е-са-ул Ведерников!

Посмотрел на генерала – добавлять ли?

И ничего не добавил.

Новый гул, новые восклицания.

= Клюев оглядывается, оглядывается…

на пехоту, на столпленье людское.

Кто как, кто слаб, кому хоть и сдаться,

а этот солдат кричит, за затылок взявшись,

фуражка сбилась, где вся дисциплина? Где форма? -

– Чего это? в плен? а мы – не изъявляем!

Поддерживающий гул

соседних с ним солдат.

И их подполковник идёт, прорезая толпу, обходя

телеги,

к верховому генералу,

оборот:

= сюда, к нему, снизу вверх, как покуситель на царя,

вот выхватит пистолет и застрелит. Руку

вздёрнул – нет, честь отдаёт:

– Подполковник Сухачевский, Алексопольского

полка! Вы приняли командование и

15-м корпусом тоже! Вы обязаны

выводить нас… генерал!