Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого

Далеко, далеко вы отшатнулись от Циммервальда, и всего за несколько дней! Что несут! Ну, это вам даром не пройдёт.

— Когда товарищ Зиновьев пугает нас, что коалиционное правительство создаётся по требованию союзников, он становится в известное положение обывателя: „не иначе как англичанка гадит”.

Хохот. Аплодируют. У Зиновьева уши горят, перепалился весь.

— Нам бросают обвинение, будто мы хотим затянуть войну. Нет! Мы хотим мира, но мира международного, а не такого, как вы предлагаете. А вы, товарищ Зиновьев, хотите заключить мир возможно скорей, но какими-то непонятными способами, — так договаривайте вашу мысль до конца! Наш путь к миру — поднять против войны демократию всего мира, а до того времени — защищать фронт. А второй, по которому идут большевики, — к сепаратному миру. А какой третий?

Все наши — затопали, заревели, и Зиновьев тоже:

— Позор! Не допустим! Вон! Долой! Он врёт!

И много по залу криков —

— Позор! — но и в сторону большевиков. И аплодисментов. А от нас:

— Долой с кафедры!.. Клевета!.. Он врёт!

А по залу — аплодисменты гуще.

Скобелев пять минут успокаивал зал. А наши — нет! На своём!

Скобелев — прямо к нам:

— Я буду ждать, пока вы успокоитесь. Всякий уважающий собрание должен...

Сам — соглашатель! Власть соглашательская!..

Но не будешь кричать без конца. Замолчали наши. Войтинский поосторожней:

— Я не хотел здесь никого обидеть. Я говорил, что если большевики и не делают прямого вывода, то он объективно вытекает. Если вы не за сепаратный мир — то обращайте свои упрёки не ко мне, а к „Правде”, которая призывает к братанию, то есть сепаратному перемирию. Нас признали — миллионы, Совет и революционная демократия идут за нами, а не за вами, товарищи большевики.

Наша кучка — вся вместе, как Ленин учил:

— Не признали вас! Неправда!

— И большинство собрания за нас, вы видите!

— Неправда!!

— А если бы неправда — то центром единения была бы „Правда”, а не Совет. А если бы мы пошли за „Правдой”, то у нас бы никого не осталось. Но захват нами власти внёс бы анархию. Оставить Временное правительство как оно есть, в слабости, тоже недопустимо. Остаётся влить в него свежие силы. И не пытайтесь нас столкнуть с этого пути. Я призываю вас поддержать решение Исполнительного...

Так разжёгся, разволновался Зиновьев, — следующего оратора, от занудного плехановского „Единства”, мимо ушей пропустил, да что он скажет?

Надо отвечать, вот что! Но второй раз Зиновьеву нельзя. Значит, Каменеву, он и записан в запас.

Но тут объявил Скобелев, что записалось 50 ораторов, предлагается давать каждому только по 10 минут.

Большевики в протест устроили ещё одну шумилку, но зал проголосовал — давать по 10 минут.

Теперь и Каменев. Он без нажима, но тоже задеть чувства:

— То отношение к братанию, которое здесь выявилось, недостойно этого собрания. Там, на фронте, не сепаратный мир заключают, а устали, исстрадались. Мы не говорим, что всякое братание допустимо, оно должно носить организованные формы, но не позволим относиться с презрением к тому крику боли...

Сам он — только что с коалиционных переговоров, и вот:

— Разве мы когда-нибудь соглашались с империалистами? Но если буржуазия идёт на соглашение, ведь она ждёт уступок и от нас. Наше дело думать о пролетариате, а не о буржуях, и единственный выход — совсем порвать с буржуями. Пока мы не порвём с капиталом — мы не получим ни мира, ни хлеба. Вы не верите нам — (неудобно выразился, так нельзя, и уже крики — „не верим!”) — а мы предлагаем вам взять всю власть в свои руки. Мы — отдали жизнь за революцию, и почему, если возьмём власть, это будет называться захватом? Народ — единственная власть в стране.

Слова его — правильные, но не напористый голос, и по слишком чистенькому виду его никак не поверишь, что он отдал жизнь за революцию.

— Письмо Гучкова — это тоска по полевым судам и розгам. Он требовал создания полевых судов... — (Шум: „Нет!”) — Вам хочется попробовать соглашение? Ну попробуйте. Но скоро вы убедитесь, что выход только в полном захвате власти.

Нет, не убедил, скорей проиграл.

Совсем сбивчиво выступал Плансон, запутался. А за ним величественно вышел Авксентьев. Ну держится, как будто он президент России. Пышные волосы, красивая откинутая голова, говорит звучно, точными фразами, как читает, и не торопясь. Но в этих барских манерах и слабость его, не поведёт он массы. Владимир Ильич всегда говорит: „любого эсера копни — он на ногах не стоит, всё у них дутое”.

Если мы обратились с воззванием, а ответа нам ниоткуда нет — как мы можем окончить войну? Мы не союз с буржуазией заключаем, но укрепляем авторитет власти посылкой своих представителей, для совместной работы.

— Если Зиновьев предлагает захватить власть, хотя бы и возникла гражданская война, — значит он верит в силу пролетариата. А тогда почему он боится, что пролетариат околпачат в правительстве?

Это он ловко повернул. Смех и аплодируют. Конечно, их в зале больше гораздо.

— Но раз представители будут под нашим контролем — почему нам бояться, что они перейдут на сторону буржуазии? Конечно, когда-нибудь наступит время и вся власть будет в руках социалистов. Но к этому надо идти постепенно.

Десять минут, много не разгонишься. За ним меняются Сакер, Бройдо, и всё одно и то же.

Ихних — в зале большинство, победа их предательства им обеспечена. Но надо было показать наши зубы. Ленин говорит: не уставать показывать.

А Церетели уверенно выходит завершать. Ещё 53 записавшихся, и он хотел бы, чтоб они выступили. Но теперь горячее время, с часу на час требуются действия.

— Социалистов в стране ещё мало. И крестьяне, и часть солдат, и даже некоторые рабочие идут за буржуазией.

— Рабочие — нет!!

— И если бы сейчас Советы захватили полноту власти — им пришлось бы удерживать её мерами насилия против большинства населения.

Тут Зиновьев дал сигнал — и большевики устроили ему хороший шум.

Церетели после него:

— Так ведь и Ленин говорит, что крестьянство — мелкобуржуазная масса. И если б мы сейчас устроили диктатуру меньшинства — мы бы зажгли гражданскую войну и только отодвинули социализм. Придёт время — буржуазия отстанет от нашей платформы, и тогда мы её сбросим...

Всё-таки пообещал пересмотр тайных договоров.

Проголосовали. Наших — 122, остальные две тысячи — входить в правительство.

От первой встречи на студенческой вечеринке Саню как наполнило горячим воздухом и взносило, отрывало от земли. И это сохранялось в нём весь дневной перерыв, пока они не вместе, и даже ночью сохранялось — не снами, а блаженным бытием сквозь сон, будто и во сне он оставался со всех сторон объят солнечным светом.