Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого

— Но какая ж это всероссийская революция? Так можно понять из сообщений, что всё происходит в одном Петрограде и решается им?

— Юридический фетишизм „народной воли”? — этот ритор ничем не затруднялся. — Если революция обнаруживает централизм, столица действует за провинцию, — так это неотразимая потребность. Это — не нарушение демократизма, а динамическое осуществление его. Но ритм этой динамики нигде не совпадает с ритмом формальной демократии. И нет ничего более жалкого, чем морализирование по поводу великих социальных катастроф. Тут — обнажённая классовая механика. Пробуждённые массы, гордые своими успехами, теперь осуществят великолепное будущее!

Он с большим чувством выговаривал это „великолепное”, — как будто зримо видел его через вагонное окно. Или о деталях революции, вычитанных из газет, но будто сам был им живой свидетель: „замечательный эпизод!.. неподражаемый жест!.. непревзойдённая способность закалённого пролетария!” — и, странно, затягивал слушателя в своё восхищение. В нём было-таки что-то обольстительное, притягательное, невольно хотелось согласиться с ним, поддаться ему. Да вот что: если б не эти его громовые отсекающие фразы, в другие минуты их разговора — это был вполне понятный, симпатичный интеллигентный человек, притом незаурядно острый, очень интересно с ним говорить.

А то проскальзывали какие-то надменные оговорки: „ничем не могу помочь их печали... я не тороплюсь уплачивать по этому счёту... остаётся соболезнующе пожать плечами...” — и становилось почему-то не по себе.

Этого человека стеснял вагон. Он — рвался, опережал ход поезда. В крайней напряжённости, как бы перед скачком.

О-о, он ещё наделает дел! Это — штучка.

Сейчас он, кажется, более всего опасался для России „министериализма” и „парламентского кретинизма”.

— А помогли бы некоторым ослам машины, укорачивающие людей на длину головы. Да никуда не годился бы тот революционер, который не стремился бы поставить на службу своей программе — государственный аппарат принуждения.

Его нервность начинала болезненно заражать и Федонина. Что-то непоправимое упускалось! Чего-то никак нельзя было упустить!

— Но в чём программа? Что может сделать малость вашего пролетариата в поголовно крестьянской стране?

— Да, — усмехнулся Троцкий. — Мужицкий ум лишён размаха и синтеза. Они улавливают только элементарное. Крестьяне изорвали на онучи знамя Желябова. Они поймут, когда по ним пройдутся калёным утюгом.

И видя, как Федонин отшатнулся, ещё утвердил:

— Да, в школе великих исторических потрясений надо уметь учиться. А по слабым — жизнь бьёт!

Но при всей его страстной речи и огнистых глазах — какое-то высокомерное холодное отчуждение насажено на него как броня. Он был горяч — но был и холоден одновременно.

Уже к ночи прекратились разговоры.

А в Белоостров поезд пришёл в четвёртом часу утра, при первом свете, — и тут в вагон хлынула шумная компания друзей этих эмигрантов. Они остро, пересыпчато заговорили уже только между собой, тарабарскими терминами, на революционном жаргоне.

А их же поездом, но в другом вагоне, ехал известный бельгийский социалист Вандервельде, даже кажется председатель их же Интернационала, — но к нему они не шли, и Троцкий вчера не ходил. Когда поезд пришёл в Петроград в 6 часов утра, — солнце уже не низко, а город спит, — Вандервельде встретили с бокового подъезда трое бельгийцев с чёрно-жёлто-красным флажком на автомобиле. Врачей — два чиновника из Красного Креста. А семерых эмигрантов — сотни людей, собравшихся с вечера, не ушедших с вокзала и за ночь: с красными флагами рабочие, с нарукавными красными повязками вооружённый винтовками рабочий отряд. И на руках понесли Троцкого в парадные комнаты вокзала, там речи.

У приехавших эмигрантов встречавшие переняли чемоданы — все эти революционеры ехали, однако, с хорошими кожаными. А врачи со скудными узелками и мешочками пошли на площадь, ожидая, чем ехать. В утреннем заревом солнце явилось первое видение родины: грязная, изсоренная площадь.

Из главных дверей вокзала под новые аплодисменты вышла группа Троцкого. И один из них, Чудновский, поднялся на грузовик, держать речь и тут. Всё о том же: довольно этой войны! кончать её немедленно! братство народов, а немцы совсем не так плохи.

Потом из встречающих, кажется Урицкий.

Такая малая их кучка — но если везде всё время будут держать речи, а их будут слушать?

Федонин передал заспинный мешок спутнику — и полез на тот же грузовик, отвечать от военнопленных.

ПОКУШЕНИЕ НА СЕМЬЮ КАЙЗЕРА. Найдена адская машина во дворце в Тиргартене.

Суд над Фридрихом Адлером,убийцей австрийского премьера.

Рим.Отставка Гучкова произвела в Италии удручающее впечатление... После того как все видели лучезарное возрождение России к свободе от гнёта царской власти, никто не мог ожидать, что положение в России станет таким тягостным.

Париж.Газеты пишут, что отставка Гучкова послужит предупреждением для нации, которой придётся выбирать между родиной и анархией. Общественное мнение здесь очень раздражено вмешательством Совета депутатов во внешнюю политику. „Фигаро”: Среди меньшинства Совета рабочих депутатов есть люди, ставшие после победы столь же наглыми, сколь и подлыми. Дипломатическая нота Скобелева — циничная буффонада. В России ныне открыт путь от анархии к деспотизму. А Франция ещё более, чем прежде, выносит на себе всю тяжесть войны, германские войска ежедневно получают подкрепления с русского фронта.

Копенгаген.Датская печать усматривает в уходе Гучкова и Корнилова признаки полного развала России.

... Германия вся возликует при вести об уходе Милюкова...

(„Русские ведомости”)

Гинденбургзаявил: „... Что события в России способствуют нашим планам, этого не может отрицать даже самый ярый оптимист Согласия. В прошлом году, чтоб отразить наступление Брусилова, нам нужен был наш стратегический запас. Ныне же дела обстоят совершенно иначе.”

Мадрид.В либеральных испанских кругах наблюдается тревожное настроение в связи с упорным желанием короля сохранить нейтралитет в европейской войне.

Берн.Вопреки всем слухам и утверждениям, английское посольство здесь ещё не отказало ни одному русскому эмигранту в визе следовать через Англию. Русские эмигранты, которые выехали в Россию через Германию, не обращались в английское посольство за визой, и по-видимому единственная причина тому — опасение подводных лодок.