Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно

Автолик быстро сказал:

— Докажи, что ты веришь своему честному сердцу, дорогой Авгий, продав мне твою дневную долю вина и воды за полпригоршни золотого песку. Вот и покупатель нашелся.

— Это достаточно честное предложение, — сказал вестник Эхион, — и я заплачу тебе ту же цену за завтрашнюю долю.

Авгий вынужден был ударить с ними по рукам, но тут же горько пожалел об этом. Ибо хотя они были достаточно обеспечены ячменным хлебом, сушеным мясом, медом, соленьями и тому подобным, все, что они ели, не запивая, застревало в сухих глотках. Оливкового масла остался только маленький кувшинчик, а дельфиньего жира вовсе не было. Солнце жарило немилосердно, и озерная вода, перенасыщенная солью, испарялась с их кожи, оставляя белый налет. Около полудня горячий ветер пронесся над пустыней, и они увидели красных песчаных духов, головокружительно пляшущих по спирали; Идас вышел против духов с копьем, но они бежали от него, и наконец он, торжествующе смеясь, снова примчался в лагерь; а они угрожающе преследовали его, высоко вздымаясь над ним.

Песок набился в пищу аргонавтам, захрустел на зубах, двенадцать феакских девушек не разделили с ними трапезы. Они лежали, приникнув друг к другу и рыдая вокруг распростертой на песке Медеи, которая лечила себя каким-то одурманивающим средством. Она тяжело дышала, испуская негромкие стоны; а один раз вскрикнула страстным шепотом:

— Прости меня, Прометей, прости меня! Меня вынудили любовь и необходимость. Когда-нибудь я тебе все верну!

Не успев восстановить силы во время полуденного отдыха, аргонавты продолжили толкать «Арго» через водоросли и продвинули его вперед еще на двести шагов вдоль западного берега; длинная и широкая песчаная банка слева помешала им отвести судно к середине озера. Все стали мрачными и сварливыми за исключением одного лапифа Мопса, который был разговорчив, приветлив и весел. Когда Навплий предложил разгрузить корабль, насколько это возможно, именно Мопс выполнил его задание.

Он подошел к феакийским девушкам:

— Оставьте свою госпожу, дорогие дети! — воскликнул он дерзко, но нежно. — Ей сейчас не нужны ваши услуги. Если кто-либо из вас желает оказаться когда-нибудь снова в царских чертогах и сидеть на мягких подушках за прялкой или ткацким станком, чтобы сбоку на позолоченном столике стояли в маленькой чаше ягоды со сливками, тогда, хорошенькие, храбро поднимитесь всей дюжиной и помогите мне!

Он велел им снять с себя все, кроме сорочек, и вынести на берег на своих нежных плечах огромные количества припасов, оборудования, и содержимое каждого рундука, разложив все это в строгом порядке на пляже. Бедные девушки спотыкались под тяжестью грузов, путались ногами в водорослях и ударялись о плавающее дерево, часто падали, рыдая от стыда, когда обнажались их ягодицы и над ними насмехался Идас; но они работали с охотой, и корабль поднялся над водой на несколько дюймов, прежде чем они закончили. Мужчины убрали мачту, паруса и якорные камни, и все остальное, что было слишком тяжело поднимать женщинам, например, синопские мешки с золотом.

Опустошив рундуки, они обнаружили три тайных запаса питья. Ясон их конфисковал. Владельцы их, Пелей, Акаст и долоп Эвридам, устыдились, но утверждали, что они позабыли о них и прикинулись довольными, что обнаружилось так много.

Аргонавты спали в ту ночь на берегу озера и зажгли по привычке костер из прибойного леса, но у них не было дичи, чтобы поджарить, не могли они наполнить корабельный котел пресной водой, чтобы сварить похлебку из мелкой костлявой рыбы, которую руками поймали в озере. Следующий день они провели во многом так же, как и первый, но на них начали сказываться жажда и жара: они стонали и скулили от усилий, и к вечеру удалось продвинуть «Арго» не более, чем на полмили, от точки, куда его забросила волна.

Песчаные призраки больше не плясали, но далеко в пустыне аргонавты увидали мираж: пальмы, белые дома и флот из трех кораблей, идущих вниз по течению. В сумерках феакские девушки начали негромко рыдать, это продолжалось всю ночь: в отдалении выл шакал, и они боялись, что очень скоро он устроит пир, терзая их ссохшиеся трупы.

В полдень на третий день разделили последние остатки вина и воды. Кто-то жадно выпил все сразу, кто-то бережливо потягивал питье, перекатывая его во рту распухшим языком; но Анкей Большой, проявив поразительное смирение, выплеснул всю свою чашу в песок.

— Дорогое божество этой дикой страны, — вскричал Анкей, — кто бы ты ни был, умоляю, прими это возлияние из моих рук, хорошо зная, какой драгоценный дар я тебе жертвую. Я даю от моей нищеты, так дай же мне взамен от своего изобилия!

Еще двое или трое почувствовали, что должны сделать то же самое и среди них — Ясон. Но Ясон, проглотив свою порцию вина и воды, совершил возлияние простой водой, которую приготовил для Медеи, чтобы та выпила, когда проснется; сделал он это не по недоброте к ней, но потому что неосушенная чаша воды могла бы довольно скоро побудить его товарищей к преступлению.

В тот вечер, отчаявшиеся и безмолвные, они покинули корабль и заковыляли куда глаза глядят по голой пустыне. Мопс разразился смехом и весело воскликнул:

— О, товарищи, на какие вытянутые унылые лица смотрит сейчас Вечерняя Звезда! Вас можно принять за скитающихся по земле призраков или за жителей обреченного города, когда образы в наружных дворах храмов потеют кровью, необъяснимый вой слышится из святилищ, а доброе солнце затемнено. Во имя Аполлона, что у вас за хворь?! Взбодритесь, товарищи, ни Аполлон, ни кто-либо другой из Благословенных Олимпийцев, не посмеет покинуть нас в беде после того, как они благополучно провели нас через столько грозных опасностей.

Но Мопс не смог поднять дух ни одного из них. Долоп Эвридам заметил, обращаясь к молчаливому Мелампу:

— Я уверен, что Мопс первым из нас оставит этот мир. Такое возбуждение — явный признак надвигающейся смерти, предзнаменование более надежное, чем легкомысленное чириканье трясогузок, ласточек, щеглов и тому подобных пташек.

— В таком случае, я ему завидую, — сказал Меламп. — Ибо тот, кого доконают жажда и жара раньше всех остальных, удостоится лучших похорон. Боюсь, что мне не повезет, и я всех вас переживу.

Затем аргонавты, повинуясь внезапному импульсу, собрались вместе и стали глядеть на Руно, которое лежало и мягко сияло в свете звезд. Они благоговейно гладили золотую кайму и большие золотые рога. Эргин Милетский сказал:

— И все же, когда однажды здесь найдут наши мертвые тела, иссохшие и дочерна выжженные солнцем, словно египетские мумии, будет также найдено и Руно, и тогда вспомнят наши великие дела. Нам устроят достойные похороны и наши кости сложат в общую могилу, если (что еще лучше) наше оружие, одежда и символы не дадут опознать некоторых из нас, а может, каждого доставят для похорон в его родной город или на остров. Я сожалею, что роптал на Орфея и обвинил его в притворстве. Я радуюсь, что его нет больше среди нас, что судьба сберегла его от нынешнего бедствия и вернула домой во Фракию к диким коконам. Ибо когда он услышит вести о нашей участи, переданные ему каким-нибудь купцом или изгнанником, а то и какой-нибудь вещей птицей, он оплачет нас; он заиграет на своей лире и споет, станет петь одну ночь за другой большую поэму о поисках, за которые мы взялись и совершили в его обществе — поразительно сложенные гекзаметры, которые будут звучать по всему миру тысячу лет, а то и больше.