Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие

— Давайте здороваться, братья, — проговорил Маман с угрюмой усмешкой, подходя к костру и протягивая руку всем поочередно — но кроме Есенгельды.

Джигиты корчились под его взглядом и от его рукопожатия, но помалкивали. Судя по всему, их разбирало сомненье… Виделась им за ближним холмом детская голова Избасара-богатыря.

«Что ж, подождем», — подумал Маман со злым спокойствием. Сел поудобней, снял с вертела поджаренную тушку фазана и, не торопясь, стал ее есть, обгладывая косточки и похваливая:

— А хорошо этак при случае сойтись, посидеть, отдохнуть душой с самыми близкими дружками, а?

Джигиты стояли как пришибленные. Они наконец убедились, что Маман здесь один против них, двадцате-рых, и это было еще страшней. Пали духом удальцы.

— Ну, я поел, готов встретиться с богом, — сказал Маман. — Теперь бейте меня!

Джигиты засмеялись, словно дружеской шутке. Заговорили вдруг хором:

— Мы что! Мы ничего. Вы не думайте, Маман-ага! Мы — любя… Хотели постращать…

— Ну, так стращайте!

Молчанье. Маман встал.

Никого не трону! Забуду, кого здесь видел. Но чтобы сей же час — все по домам. Пора вам сопли утирать!

Джигиты опять захмыкали, ухмыляясь. А один сказал с веселым облегченьем:

Утрем, Маман-ага.

Есенгельды стоял на отшибе, как будто его это не касалось. И лицом, и манерно изогнутой фигурой он изображал презрение ко всем на свете. Маман подошел к нему. Ты чего добиваешься?

— А ты?

— Хочу воли и мира своему народу. Есенгельды дернул плечом, как капризная девица, показал в оскале мелкие острые зубы.

— Мечтать, что вырастишь мизинец с большой палец, — это все равно что летать во сне на крыльях. Пока жив род человеческий, будет везде и обида, и грабеж, и кровь. Недаром говорят: если бы не нос, глаза съели бы друг друга.

— Это правда, — сказал Маман. — Но о чем ты мечтаешь?

— Избавиться от тебя. А то послушать нас с тобой со стороны: ни дать ни взять — спорят два дурака.

Маман вздохнул:

— Сказать тебе нечего. Жаль… Крутишься, как юла, а не соображаешь, какой тебя крутит ветер! Ветер такой, что шапку снесет вместе с головой.

— Не пугай. Я не Аманлык. Учи Аманлыка. Маман бегло, скупо улыбнулся.

- 'А метишь на его место… Как же ты будешь мне служить такой гордый? Хочешь мне служить? Отвечай честно. Не ловчи!

— Хочу, — сказал Есенгельды неожиданно для всех.

— Чего больше хочешь — служить или убить? Есенгельды не успел ответить. Джигиты заорали

скопом, так буйно весело, будто захмелели от веселья:

— Убить! Убить!

И Маман захохотал вместе со всеми.

Сквозь шум и гам не сразу расслышали близкий топот. Маман прислушался и пустился бегом на ближайший пригорок. Так и есть! На дым костра во весь опор скакал Избасар-богатырь. Маман свистнул, зовя его к себе. Избасар ответил таким свистом, что в ушах задожило. Подлетел, спрыгнул на скаку, облапил Мамана. Конь был в мыле, всадник в поту.

— Все сделал. Навоз возил… отнес барашка… Тише.

Избасар огляделся, увидел в логу, у костра, джигитов и потемнел, но сейчас было не до них.

Гость один неизвестный. С виду — дервиш, заху-даленький, паскудненький такой, одна сивая бороденка. Но видел бы ты, как он одернул коня. Жеребец аж присел на задние ноги.

— Он! — вскрикнул Маман. — Брат… молодец…

— Имей в виду, хан за тобой послал Пулат-есаула. Зовет немедля.

— Не может этого быть… Что ты говоришь!

— А что? А что?

— Знаешь, зачем зовет? Проводить дервиша… — Маман хлестнул себя нагайкой по сапогу и засмеялся зло и страшно. — Вот это подарок. Спасибо, хан. Уж я вас уважу.

Подумал. И еще раз хлестнул себя нагайкой, довольный тем, что придумал. Подозвал Есенгельды. Тот подошел, опасливо косясь на Избасара.

Избасар зарычал:

— Дай задавлю эту гниду одним щелчком.

— Нет, брат, — сказал Маман, — эта гнида теперь на моем темени. Продавишь мне темя. Слушай, Есенгельды… Хочешь разом прославиться? Едем со мной. Наперед говорю: дело рисковое. К хану тебя беру. Будешь моей правой рукой. Не струсишь?

— Едем, — ответил Есенгельды, подбоченясь.

— Подай мне коня.

Есенгельды, не прекословя, побежал за конем. А Избасар, ошарашенный, забормотал:

— Ты что же это, Маман? Я тебя не узнаю. Опять ты ослаб?

— Друг, не мешай… Ты свое сделал. Старайся теперь не показываться на глаза.

— Зачем? Почему?

— Завтра все узнаешь. Завтра!

— Скажешь?

Маман кивнул, добавив про себя: если вернусь.

— Не обманешь?

— Нет.

Нелегко было Избасару отойти в сторону, глядя на то, как Маман и Есенгельды, ни с кем не прощаясь, по ехали восвояси, рука об руку, занятые лишь друг другом. Однако Избасар совладал с собой и даже джигитов у костра не пугнул, как следовало бы. Те были поражены еще больше, чем он. Не гоня коня, давая ему передохнуть, Избасар отправился все же в ханский аул. Не сказать, чтобы он особо тревожился за Мамана. Просто невмоготу было от любопытства.

Маман и Есенгельды, напротив, погнали коней во всю мочь, как только скрылись из глаз джигитов. К ночи прискакали в ханский аул. Гаип-хан встретил Мамана, выйдя из юрты, суетно семеня короткими ножками и едва ли не раскрыв объятья. Увидев же с Маманом не Аманлыка, а Есенгельды, хан захлопал себя ладонями по ляжкам, как петух крыльями.

— Ну, слава богу! Это по мне! Угодил, угодил, Маман-бий, вот как нам угодил. Этого мы и хотели. Поладили, значит? На чем же поладили?

— На преданности вам, хан наш.

Есенгельды выдвинулся из-за спины Мамана и открыл было рот, но Маман ткнул его нагайкой в зубы:

— Ну, ты… чина не знаешь? Есенгельды молча, с поклоном попятился. Гаип-хан ликовал в душе. Дельце складывалось как

нельзя более удачно. Он рассчитывал только на Мамана… А уж в пару с Есенгельды… Такой удачи он и ждать не ждал… Если в деле везет с самого начала, стало быть, дело счастливое.

Гость, похожий на дервиша, привез Гаип-хану письменное послание от лица, имя которого не следовало называть вслух, как и имя гостя. Оное лицо обещало Гаип-хану и его потомкам бессменное ханство над всеми каракалпаками, располагая в будущем объединить Нижних Каракалпаков с Верхними, как было до годины белых пяток. Этого хотел и Гаип-хан, об этом мечтали сами каракалпаки… В обмен оное лицо просило немногого — признания своей верховной власти и в знак признания ожидало от Гаип-хана аманата.

Гость напомнил, что нынешний хан Верхних Каракалпаков Султанмурат отдал в аманаты своего сына. Должно бы и Гаип-хану послать сына, лучше старшего — султана Убайдуллу. Но, выслушав Гаип-хана и узнав, кто такой и каков из себя Маман-бий, гость согласился, что, пожалуй, наиболее пригоден в аманаты сей необыкновенный муж. Хорошо, пусть будет Маман-бий. Это ценный аманат.

На том и сошлись, и Гаип-хан послал Пулат-есаула за Маманом. Маману предназначалось проводить безымянного гостя до города Туркестана и там, в Туркестане, остаться, волей или неволей стать аманатом. На крайний случай, ежели Маман оказался бы неумеренно строптив, что не исключено, Гаип-хан не возражал бы против того, чтобы отдать его в руки палача. Более того, такой поворот дела Гаип-хан скрепя сердце приветствовал бы. И это так же вполне одобрил гость, узнав, как далеко зашел Маман-бий навстречу русским. Опасный человек. Его полезно убрать в Туркестан и еще далее…