Филипп Ванденберг - ЗЕРКАЛЬЩИК

Син-Жин, более искусный в обращении с упрямыми пленниками, чем Мельцер, начал, пока зеркальщик напрасно пытался добиться от Панайотиса хоть какого-нибудь ответа, раздувать горн. И, не найдя ничего более подходящего, стал нагревать огромные щипцы. Затем китаец поднес их к лицу Панайотиса и тихо, но очень выразительно сказал:

— Признавайся, или это раскаленное железо навсегда погасит свет для твоих глаз! Ты убил папского легата?

Панайотис был крепким орешком, привычным ко всяческим пыткам и жестокости. Раскаленное железо у его носа мало впечатлило его. Он отвернулся и ничего не ответил. Может быть, Панайотис, привыкнув к жестокости как к чему-то повседневному, просто не подумал, что китаец может быть настолько беспощадным.

Но Син-Жин тут же развеял все его сомнения. Он снова повторил свой вопрос:

— Ты убил папского легата? — и ткнул Панайотису в лицо раскаленными щипцами.

Связанный завопил так, что эхо отразилось от низкого потолка, и осел на пол. Син-Жин попал ему раскаленными щипцами в правую бровь, свисавшую теперь словно горелая тряпка. Кровь потекла по лицу Панайотиса, прокладывая себе путь в уголок рта.

— Ты не понял вопроса?! — заорал Син-Жин, и Мельцер, широко раскрыв глаза, увидел, как китаец поднес раскаленные щипцы ко второму глазу предателя.

Алексиос, которому пришлось наблюдать за пытками в непосредственной близости, весь задрожал. Боясь, что его может постигнуть та же участь, он заорал:

— Идиот! Ты идиот, Панайотис! Они убьют тебя, если ты будешь молчать, и меня в придачу!

Не колеблясь, Син-Жин снова ткнул в Панайотиса щипцами. Панайотис попытался уклониться, насколько позволяли путы, и щипцы попали в левое ухо, оставив вонючую паленую рану.

Панайотис снова испустил крик боли, затем, отчаявшись, заголосил:

— Прекратите! Я признаюсь. Я убил легата!

Мельцеру стало скверно. Воняло горелым мясом и палеными волосами. Зеркальщику казалось, его вот-вот стошнит, но сейчас нельзя было проявлять слабость.

— Кто стоит за тобой? — настаивал Мельцер. — Кто велел тебе совершить убийство?

Когда Панайотис не ответил, Син-Жин снова схватился за щипцы и положил их в огонь. Панайотис следил за каждым его движением. Когда китаец повернулся, держа в руках раскаленные щипцы, и подошел к нему, Панайотис дрожащим голосом заговорил:

— Даже если вы убьете меня, я все равно не знаю его имени. Однажды ко мне пришел монах в черной рясе. Он говорил на итальянском, как флорентиец или венецианец, и сказал, что в Константинополе есть легат Римского Папы и его нужно убить. И спросил, готов ли я сделать это.

Зеркальщик покачал головой:

— И ты, конечно же, согласился.

— Черный монах по-царски одарил меня. Такой человек, как я, только этим и живет. — И Панайотис вытер лицо рукавом. Глядя на него, окровавленного, с искаженным от боли лицом, Мельцер испытывал едва ли не сострадание. Но Панайотис был убийцей, и это, конечно же, было не первым его убийством. Он был готов на все ради денег.

Пока Син-Жин допрашивал императорского дворецкого, держа у него перед носом раскаленное железо, Мельцер присел рядом с Панайотисом и тихо спросил, так, чтобы не слышали остальные:

— Ты провел мать египтянина через этот ход на турецкую сторону?

Пленный кивнул. Перед лицом ужасных мучений этот вопрос показался ему совершенно ничего не значащим.

— И? — не отставал Мельцер.

— Что «и»? Мне предложили золотой дукат за каждого человека, и я выполнил уговор.

— Скольких человек ты провел тайным ходом? Панайотис опустил голову. Казалось, он вот-вот потеряет сознание.

— Эй! — крикнул зеркальщик, встряхнув Панайотиса за плечи. — Сколько их было?

— Одни бабы! — проворчал тот. — Мать египтянина и четверо ее дочерей, нет… — Панайотис замолчал на секунду. — В последнюю минуту появилась еще какая-то чужая. Всего их было шесть.

Едва сказав это, Панайотис завалился на бок и так и остался лежать без движения. Увидев это, Син-Жин забеспокоился. Он зачерпнул руками воды из бочонка рядом с наковальней и вылил в лицо греку.

— Он нужен нам живым! — обеспокоенно сказал Син-Жин. — Иначе все было напрасно.

До сих пор Алексиос тихо скулил, но теперь завопил, будто его резали:

— Он мертв! Вы убили его!

Панайотис действительно лежал на каменном полу без движения.

— Он притворяется! — взволнованно воскликнул Син-Жин и подбежал к кадке, чтобы зачерпнуть еще воды. Размахнувшись, он выплеснул Панайотису воду в лицо, и тот очнулся от забытья.

Сначала жизнь вернулась в его руки, и с их помощью он попытался сесть. Ему это не удалось, и грек снова соскользнул на пол.

Мельцер, для которого происходящее становилось невыносимым, приказал китайцам:

— Снимите с него цепи. Он слишком слаб, чтобы бежать. Кроме того, нам нужна повозка, чтобы отвезти его в суд. Я только надеюсь, что еще не слишком поздно!

— Откуда здесь, на краю города, в бедном районе, мы возьмем повозку? — спросил Син-Жин.

Тут зеркальщик вынул из камзола золотую монету и дал ее одному из китайцев, стоявшему у двери.

— И поспеши!

Тот вопросительно взглянул на Син-Жина. Син-Жин кивнул, и китаец исчез.

Когда они освободили Панайотиса от оков, Мельцер и Син-Жин прислонили обессиленного грека к стене. Панайотису с трудом удавалось держать глаза открытыми.

Сидевший на полу Алексиос, по-прежнему связанный, внезапно обратился к Мельцеру:

— Зеркальщик, ну, вы же умный человек. Послушайте, что я вам предложу: что вам с того, что вы расскажете обо мне императору? Меня обвинят в государственной измене, осудят на смерть и отберут все мое немалое состояние. Отпустите меня, я исчезну через этот ход, и вы никогда больше обо мне не услышите. А я позабочусь о том, чтобы мое состояние пошло вам на пользу.

Мельцер скрестил на груди руки и покачал головой:

— Алексиос, ты низкий, отвратительный предатель. Неужели ты думаешь, что если ты продажен, то все люди такие же, как и ты? Нет, Алексиос, ты поплатишься за свое предательство.

Еще не рассвело, когда палач в красных одеждах вошел в камеру Лин Тао. В левой руке у палача была начищенная лампа, в правой — большая игральная кость.

Хотя этой ночью, которая должна была стать последней для него, Лин Тао не сомкнул глаз и даже не притронулся к обильной еде и вину, он был спокойнее, чем палач, который, вынимая из складок накидки пергамент с написанным на нем приговором, уронил его, потом несколько раз запнулся, читая решение суда.

Лин Тао не слушал, он глядел в пол и улыбался; да, он улыбался — реакция, способная довести до отчаяния любого палача.

Закончив читать, палач протянул китайцу большую деревянную игральную кость и деловым тоном пояснил, что сегодня утром будут казнены трое преступников, среди них — детоубийца, и от выброшенного числа будет зависеть последовательность казни.