Вадим Каргалов - Вторая ошибка Мамая

— Выходит, нет в степях свободных людей? — интересовался Андрей. — Не потому ли на нас так ходят, всей Ордой?

— Истинно! — подтвердил Милюк. — Простому ордынцу некуда податься. Все Дикое Поле мурзы между собой поделили, пастбища разграничили. А над мурзами — хан…

— А над ханом — Мамай… — усмехнулся Андрей.

— Мамай ли, другой ли, но всегда Орда опасной будет, — убежденно сказал Федор Милюк. — В войне Орда свое предназначение видит, войной живет. А в войске перед воеводой все не вольны, война не терпит неповиновения…

Задумывался Андрей. Непонятно было: как можно жить, если вся жизнь — в войне? Не потому ли ордынцы враждебны для всех соседей?

В понимании этого было оправдание трудам и опасностям, которые вот уже третье лето выносил на своих плечах сын боярский Андрей Попов, старший над заставой из десяти всадников. Если Дикое Поле постоянно дышит враждебностью, постоянна и недремна должна быть стража возле его рубежей…

Было лето шесть тысяч восемьсот восемьдесят восьмое, [5] 1380 год. и был июль, месяц-сенозорник, месяц-страдник. В июле на Руси — страда, труд непрестанный, потому что и сено под косу просится, и рожь поспевает, и бабы на огородах уже с ранним овощем от зари до зари маются, полют да поливают.

А здесь, на краю Дикого Поля, начало июля только жару прибавило да степь последними белыми цветами покрылась. Едут сторожа-станичники по клеверу-белоголовке, как по снегу, только следов позади не остается. Да и какие следы от двух коней? А станичники из Андреевой заставы по двое ездят, не больше.

Так было заведено на воронежских заставах-сторожах воеводой Родионом Жидовиновым. Всего-то у него людей пять десятков, а верст под присмотром — поболе трехсот, каждому десятку на стороже по полсотни верст отводилось, да и то если откинуть лесные и овражные, неудобные для ордынской конницы, места.

Казалось бы, как такой простор взглядом охватишь?

Но ведь охватывали же! У рязанских казаков учились, что извечно степной рубеж стерегли. Севрюков, жителей Путивля, которые возле самого поля жили и на степных хозяйствах — ухожаях — даже пашню заводили от ордынцев втайне, расспрашивали. Возможным оказалось дело, когда знающие люди все толком рассказали.

На краю дубравы или на возвышенности стояла застава-сторожа, смотрела окрест, насколько глаз видел. Кони под седлом, двое сторожей за степью смотрят, остальные — четверо или больше — в траве дремлют, поводьев из рук не выпуская. Только свистни — вскочат и понесутся быстрее ветра, кони-то у сторожей отборные, за этим сам воевода Родион следит, строго за коней спрашивает.

Но сама сторожа — это полдела, а то и четвертушка: глазом далеко не увидишь. На то есть станичные разъезды. Утром отъезжают станичники по двое от заставы, до полдня в одну сторону едут, степь углядывая, а потом в обратную, чтобы к вечеру возвратиться. Вот пятьдесят верст и выходит — двадцать пять на восход от заставы, двадцать пять — на закат. Вот и вся землица, порученная сторожевому голове Андрею Попову, досмотрена!

Если разъезды с ордынцами в степи разминутся, тоже не беда. Это от самих станичников следа не остается, а если тысячи ордынских коней пройдут, то пропахивают в степном черноземе широкую дорогу — сакму. Наедут станичники на сакму — и стремглав к заставе:

— Орда прошла!

А опытные поляне по ширине и глубине сакмы определят даже, сколько было ордынцев, есть при них кибитки или нет…

И в этом случае Андрею Попову известно, что делать. Посылай гонцов на соседние заставы. Снимайся с места и, таясь, пробирайся по сакме за ордой: соображай, куда она идет, на какую украину. Ночью объезжай ордынские станы, считай костры. Старайся выхватить из караула ордынца-«языка». С полными вестями посылай гонца в Москву, а там и сторожа с соседних застав подоспеют, сообща легче по сакме идти. И все — тайно, и все — спешно…

Потому-то и готова застава всегда сорваться с места.

Если станичники возвращались, ничего в степи не приметив, Андрей все равно уводил людей с места дневки. Ордынцы коварны и хитры, как степные гадюки, подползают неслышно, нападают врасплох. Им тоже нужен «язык», большую награду дают мурзы за сторожа-полянина, которому все ведомо — и броды, и дороги, и другие заставы. Всю заставу вырубят, и то Руси дешевле обойдется, чем один плененный полянин. Перед ордынцами не отмолчишься, не отговоришься незнанием — замучают лютыми муками, сама душа кричать начнет!

Недаром сторожам строго-настрого велено было беречься: останавливаться в укромных местах, и где днем стояли — чтобы не ночевали, а где ночевали — чтобы утром там людей не было. Огонь, чтобы кашу сварить, в одном месте дважды разводить было не велено, а уж постоянный стан разбивать — тем более.

Андрей Попов, к примеру, знал усторожливых мест, где днем стоять можно или ночью спать без опасенья, не один десяток. На каком из этих мест будет застава, не мог догадаться даже Сенька Мылец, которому Андрей доверял и всегда оставлял вместо себя, если случалась нужда куда-нибудь отлучиться.

Нелишними были эти предосторожности. Случалось, возвращаясь через некоторое время к старому кострищу, находили возле него следы некованых ордынских коней. Но врасплох застать заставу ордынцам так и не удавалось. Опытным полянином стал Андрей Попов, сын боярский, старший дружинник великого князя Дмитрия Ивановича Московского. И на соседних заставах не хуже станичные головы были…

Утро, с которого началась последняя сторожевая служба Андрея Попова, ничем не отличалось от прошлых. Едва лучи солнца пробились сквозь заросли ивняка в западину, где ночевала застава, Сенька Мылец поднял людей. Над углями уже сытно булькала в медном котелке каша. Круглый ржаной каравай разрублен ножом на толстые ломти по числу людей, а рядом с каждым ломтем — деревянная ложка. Ополосни сонные глаза в ручье, подсаживайся к котелку и хлебай.

Наскоро поели, пошли седлать коней.

Старшие станичники, Олешка Лебза и Плотуня Устюжанин, пошептались с Андреем, сговариваясь, до каких пределов нынче ехать и на какое место возвращаться, и тоже отошли к коням.

Андрей сидел на попоне, скрестив по-татарски ноги, поглядывал, как Сенька Мылец затаптывает сапогами кострище, как сторожа натягивают кольчуги, закидывают за спины гнутые ордынские луки (удобные были ордынские луки, убоистые, почти все на заставе обзавелись ими).

— Так поехали мы? — издали, уже с коня, крикнул Плотуня.

Напарник его тоже был в седле, плетью нетерпеливо помахивал. Андрей досадливо вскинул руку: отъезжай, мол, чего спрашиваешь?

Затихал, удаляясь, мягкий перестук копыт. Пора и самой заставе трогаться…