Эдуард Борнхёэ - Историчесие повести

— Вы великодушный человек! — растроганно воскликнула Агнес дрожащим голосом, и Гавриил вдруг ощутил на своей руке прикосновение чего-то мягкого и теплого.

Гавриил резко остановился.

— Юнкер Георг, что вы делаете? Вы целуете руку слуги!

Гавриил попытался говорить шутливым тоном, но голос его прервался, все тело охватила дрожь. Как бедная грешница, стояла перед ним гордая дочь рыцаря; глаза ее были опущены, лицо пылало. Ее девичья красота в эту минуту показалась Гавриилу почти сверхъестественной, и такую же сверхъестественную силу воли проявил он, устояв против искушения.

Подумайте о вашем сословном достоинстве, фрейлейн фон Мённикхузен, — проговорил он после короткого молчания странно звучащим, прерывистым голосом.

Я рассердила вас? — испуганно пролепетала Агнес.

Нет, но я не хотел бы, чтобы вы потом сердились на себя самое.

Солнце уже склонялось к западу, когда путники подошли к маленькому ручью, с ленивым журчанием струившемуся по лесной поляне. Вблизи ручейка стоял заброшенный сенной сарай. Осматривая его, Гавриил увидел немного сена, оставшегося здесь бог весть с каких времен.

— Небо к нам милостиво, — обрадованно сказал Гавриил. — Я уже с тревогой думал о том, где нам найти пристанище на ночь. Правда, и этот приют не блещет пышностью, и избалованный юнкер Георг, наверное, сделает недовольную гримасу. Но все же он сможет, по крайней мере, отдохнуть на мягком ложе, под кровом. А я, как верный слуга, буду стоять на страже у дверей.

Неужели вы совсем не устали? — удивилась Агнес.

Нисколько.

А я совсем выбилась из сил, — вздохнула Агнес, устало опускаясь на мягкое сено.

Ох я, глупец! — воскликнул Гавриил, досадуя на самого себя, и тотчас же принялся устраивать из сена ложе, а потом покрыл его своим длинным кафтаном. — Где была моя голова, как я раньше об этом не подумал! Что гнало меня все время вперед? Это была

непростительная ошибка с моей стороны, это было прямо преступление! Как могли вы, молодая, слабая девушка, после бессонной ночи вынести еще и такой долгий, трудный путь?

— У меня был приятный спутник.

Гавриил с сомнением покачал головой.

Вы сами ввели меня в заблуждение, фрейлейн Агнес. Весь день вы были веселы и бодры, как же мне могло прийти в голову, что вы устали? Если бы вы хоть раз пожаловались на усталость!

Я в течение дня и не чувствовала усталости.

Я теперь понимаю: вас окрыляло горячее стремление поскорее увидеться с любимым отцом и… может быть, и с прекрасным юнкером Хансом.

Господин Гавриил!

В голосе Агнес послышалось вдруг такое искреннее огорчение, что сердце Гавриила, как это ни странно, затрепетало от радости.

Сапоги не натерли вам ноги? — вздохнул он с притворной озабоченностью.

Ноги у меня так одеревенели, что я боли и не чувствую.

Бедная, бедная фрейлейн Агнес! Что же нам теперь делать? Я был бы осужден на вечную кару, если бы вы завтра утром не смогли подняться на ноги или — храни нас небо от этого! — совсем расхворались! Каким тяжелым, каким страшным должно вам казаться это путешествие, а оно — увы! — грозит еще больше затянуться!

— Да нисколько, — возразила Агнес не раздумывая. — Мне, наверное, никогда еще не было так радостно и спокойно, как сейчас.

На это Гавриил сумел ответить только одним: движимый внезапным порывом чувства, он склонился перед девушкой, схватил ее руки и поцеловал их. Откуда у него вдруг появилась такая смелость? Это тайна зарождающейся любви. Агнес быстро отдернула руки и закрыла ими свои глаза. Следы усталости исчезли с ее лица.

Несколько неуверенным голосом Гавриил пожелал девушке спокойной ночи и вышел из сарая. За дверью он растянулся на траве, с твердым намерением не поддаваться дремоте и бодрствовать всю ночь. При его душевном состоянии выполнить это решение было нетрудно. Он не испытывал ни малейшей усталости, во всем теле чувствовалась легкость, голова была полна светлых дум. В природе царила тишина, ничто не нарушало течения его мыслей. Он скрестил руки под головой и стал пристально смотреть в темно-синее небо, на котором ласково сияли звезды. Но Гавриил не видел ни одной звезды, перед глазами его проходили события последних дней. Со все возрастающей радостью припоминал он все происшествия, связанные с Агнес, а перебрав их в памяти до конца, без устали снова возвращался к первым. Порой ему казалось непостижимым, немыслимым такое счастье — Агнес здесь, близко, под его защитой. И тогда ему всякий раз приходилось бороться с собой: его неудержимо тянуло войти в сарай и собственными глазами убедиться, что Агнес действительно здесь, что это не сон и не призрак. Ухо менее стыдливо, чем глаз. Если Гавриил не мог видеть своего счастья, то хотел его по крайней мере слышать. Он напряженно прислушался и удивился, что из сарая не доносится мерное дыхание, которое служит признаком спокойного сна. Может быть, Агнес тоже не спит? Нет, это невозможно. Ведь бедная девочка устала до изнеможения, она должна спать глубоким сном, если только ее не взволновали какие-нибудь странные и сложные мысли. Сердце ее спокойно, она могла уснуть. Гавриил был в этом вполне уверен. А мы в этом вовсе не убеждены. Мы боимся, что Агнес оказалась в этом случае ничуть не благоразумнее Гавриила и ни разу не вспомнила о завтрашнем путешествии; а ведь перед дорогой необходимо было освежить тело сладким сном. Мы боимся, что усталые глаза Агнес ненадолго сомкнулись лишь перед рассветом.

Гавриил сдержал свое слово: он всю ночь не закрывал глаз. Побуждаемый осторожностью и в то же время странной потребностью двигаться, он время от времени вставал, обходил вокруг сарая, прислушивался то тут, то там; но напряженнее всего слушал он у щелей в стенах сарая, как будто оттуда могла исходить самая большая опасность. Наконец, к его большой радости, ему почудился звук ровного дыхания, которого он так долго ждал.

Солнце поднялось уже высоко, Гавриил умылся в ручейке и позавтракал, а в сарае по-прежнему царила тишина.

«Бедное дитя! — растроганно думал Гавриил. — Как она, бедняжка, должно быть, устала! Спи спокойно! Правда, пора бы отправляться в путь, но у кого хватит духу разбудить так сладко спящую девушку? Я охотно заглянул бы в сарай, посмотрел бы, как там обстоят дела, но я не решаюсь, я трус».

Гавриил долго боролся с собой. В конце концов он все-таки тихонько вошел в сарай. Агнес спала спокойно, ничем не укрытая, в своем мужском платье, которое не вполне скрадывало нежные формы юного девичьего тела. Мягкую войлочную шляпу она подложила себе под голову, золотистые пряди волос вились на ее чистом белом лбу; щеки пылали, согретые сном, меж полуоткрытых губ, подобно синевато-белым жемчужинам, смутно поблескивали зубы, по всему лицу был разлит отблеск мирного счастья и невинности.