Авенир Крашенинников - Затишье

Костя побренчал железным колечком на двери. Мигнул и растаял свет за стеклом, послышались мелкие, почти невесомые шажки, смиренный женский голос:

— Добрый ли человек?

— Назначили к вам постояльцем.

— Вот спасибо-то, вот спасибо, — обрадовалась хозяйка, отпирая. — Милости просим, голубь ты мой.

От такого привета у Кости на душе потеплело. В темноте сенок он плохо разглядел хозяйку, перешагнул через порожек в избяное тепло, напитанное церковными запахами. Сунул под лавку свой баульчик, нацепил на крючок, торчавший из косяка, башлык, фуражку и шинель. Хозяйка поставила на стол свечу в зеленоватом медном подсвечнике; язычок пламени успокоился, зернышком вытянулся вверх.

Хозяйка принялась хлопотать: на столе скоренько возник самовар, душистые багряные варенья в вазочках, ситный хлеб. Была Поликуева серенькой, похожей на мышку, лоб и глаза скрывала низко опущенным шалашиком платка. Пригорюнясь, подперев тыльной стороною ладошки подбородок, глядела, как жадно принялся постоялец за еду.

— Намаяли тебя, горемычного, — заговорила она, — а ведь каков твой грех? Все ныне грешат, все маются, да хуже всего, когдалюди власть господню себе берут, вершат суд и расправу.

«Как верно она говорит, как верно, — оттаивал Костя в тепле, соловея от чая. — Добрая, должно быть, женщина…»

— Ты уж прости меня, обрадовалась я, что тебя ко мне определили. Снежок разметать, дровишек насечь будет кому.

— Очень рад, очень рад. — У Кости заплетался язык, перед глазами баюкающе колебалась дорога, потряхивались бубенчики.

Хозяйка пошуршала перед ним какой-то бумагой, пододвинула склянку с чернилами.

— Не прогневайся, что сразу о деле потолкуем. Позволь денежки, какие от казны положены тебе на содержание, мне получать. Хлопотно это, да и велики ли они? По молодости твоей и вовсе капля воды. А я удержу за стол и угол, остальное сочтем.

— Пожалуйста, пожалуйста, — кивал Костя, которому ни о каких хлопотах и думать не думалось.

Не глядя подписал бумажку, хозяйка ровненько сложила ее, убрала за божницу, предложила передохнуть с дорожки. Повела за перегородку с фанерной дверью, указала кровать. Ах, какой приманчивой была схимнически жесткая постель с плоскою подушкой, такая чистая под стеганым одеялом. Костя сел на нее, морщась, потянул за каблук приставший к ноге сапог.

Чиновник особых поручений при пермском губернаторе Александр Иванович Иконников только что закончил доклад и захлопнул бювар. Губернатор, генерал-майор Лошкарев, уставя узкий подбородок в жесткий от шитья высокий воротник, по привычке двигал веревочками губ, глядел на своего чиновника с явным одобрением. Живые глаза Иконникова, ясный лоб, откинутые назад русые волосы и молодая каштановая бородка, его негромкий, но внятный и уверенный голос — располагали. Пермская семинария и Казанская духовная академия, им оконченные, степень магистра, безукоризненная и не однажды поощренная служба тоже говорят сами за себя. Нет, Лошкарев не ошибся, повышая молодого человека. Трудно было бы вообразить, кто бы еще на месте Иконникова смог так выразительно обрисовать обстановку в губернии в столь неопределенное по своим последствиям время.

Иконников прав. Реформа вспарывает укоренившийся уклад горнозаводского населения. Личная крепостная зависимость рабочих и подзаводских крестьян разрушается. Совсем иными будут подземельные отношения и повинности. А в соответствии с этим необходимо менять формы и методы управления и самими заводами и всей губернией.

В губернии восемнадцать казенных, шестьдесят три посессионных и тридцать четыре вотчинных завода, и на каждом из них свои особенности. Посему и характер уставных грамот, по которым рабочие будут владеть землей, должен быть различным. Можно рапортовать правительству, что руководство казенных, посессионных, и частных заводов полны решимости в ближайшее время выполнить требования государственного совета и главного комитета и завершить дело обращения низших и рабочих чинов в свободных обывателей.

В последних словах Иконникова Лошкарев углядел капельку яда. Губернатор был недоволен близорукостью жандармского подполковника Комарова. Недавно Комаров вел следствие о злостных распространителях «Послания старца Кондратия». В самой духовной семинарии под предводительством учителя Моригеровского завелась шайка вольнодумцев, от руки переписывали «Послание». Лошкарев и сейчас помнит, к чему звал крестьян «мудрый старец»:

«Искореняйте понемногу владычество избранных сподручников антихриста, не исполняйте, а когда можно, то и разрушайте его постановления, и так понемногу добирайтесь до уничтожения на земле всего племени антихриста и всякого его владычества».

Лошкарев перечитал тогда эти слова еще раз, поджал губы добела и дважды густо подчеркнул строчки. Все листы послания были изрезаны его пометками, но когда он перевернул последний, перо с хрустом переломилось.

«Когда же увидите, — заволновался губернатор, — что во всех местах ваше дело делают, тогда уж прямо без страха все поголовно подымайтесь на общее дело. Не пожалейте тогда животов своих ради будущего счастья, если не прямо вашего, то, по крайней мере, ваших деток и сродственников».

Откуда в этих юнцах такая ненависть, такая настойчивость? Чего они хотят добиться для себя? Губернатор, стараясь успокоиться, думал: бунты крестьян, ожидавших какого-то иного манифеста, с золотыми буквами и под золотой печатью, — вызваны не «Посланием». Дикие толпы у земской избы в Кудымкаре, в соляных караванах Строгановых, на Лысьвенском заводе княгини Бутеро-Родали выкрикивали совсем другое. Но зловредный старец сует спичку в бочку с порохом.

Подполковник Комаров пришпорил всю губернскую жандармерию и полицию. «Послание» искали в Шадринском, Кунгурском, Оханском, Осинском уездах, куда, по доносам осведомителей, выезжали семинаристы. Тщетно! И учитель Моригеровский божился, что переписано было только десять прокламаций. Теперь Моригеровский под строжайшим надзором полиции сидит в Вологодской губернии, а семинарию изряднейше почистили. И все-таки Лошкарев чуял: у ящерицы отрубили только хвост.

Библиотека, которую на свои деньги открыл Иконников, воскресная школа, которую он при ней организовал, — не здесь ли главное гнездо? И уж не слишком ли открыто поселились поставленные под надзор полиции семинаристы в доме Иконникова?

Однако никаких особых подозрений Иконников не будил. Чиновником был на редкость осведомленным. И к тому же знал о денежных средствах генерал-майора больше, чем следовало. Будет время, прикроет государь плотину, через которую вырвался мутный поток всяческих сочинителей, тогда можно приняться за Иконникова. А покамест — доклад весьма и весьма дельный, и чиновник вежливо стоит за зеленой равниной стола, ожидая распоряжений.