Владимир Шигин - Чесменский бой

– Здесь не пиратская лайба, а корабль российский! – бросил с вызовом Степан.

– Ско-ти-на! – ревел в ответ красный как рак Эльфинстон.

И тогда, дружно послав флагмана в весьма не близкие края, капитаны разошлись по своим кораблям. Не испугался даже трусоватый капитан «Твери» Игнатьев, по прозвищу «Дадон неуклюжий».

Взбешенный столь ярко выраженной нелюбовью к своей особое, Эльфинстон поднял шум. Скандал разразился небывалый. Разбором дела занялась сама императрица, и членам адмиралтейств-коллегий пришлось несладко.

«Мятежных капитанов» по всем законам ожидало разжалование и бессрочная каторга, но на их защиту, презрев личные интересы, встал Семен Мордвинов. Честь ему за это и хвала!

Вызванный для разбора дела к Екатерине, он заявил громогласно:

– Матушка! Накажу подлецов своею властью, а менять их не надобно, уж больно в деле морском искусны да опытны сии мореплаватели!

– И это у тебя, Семен Иванович, самые лучшие? – искренне удивилась императрица.

– Истинно так, матушка! – не моргнув глазом, ответил Мордвинов. – Одно слово – орлы!

Екатерина обещала подумать над участью «мятежников», а Мордвинов рванул к фавориту императрицы Григорию Орлову. Графа Орлова уговаривать долго не пришлось: что шло во вред Панину, то было ему по душе.

Вняв советам друга сердца, Екатерина милостиво простила капитанов.

Когда до отплытия оставались считанные дни, злопамятный Эльфинстон определил своим флагманским кораблем «Не тронь меня». Товарищи ободряли Хметевского:

– Ничего, Степан, не съест. Там кляузы строчить будет некому. Да и Спиридов нас в обиду не даст!

За день до отхода отписал Хметевский письма матери с сестрой Прасковьей да одинокому помещику Куприянову, отослал им по половине своего денежного аттестата.

9 октября 1769 года, покинув кронштадтский рейд, Вторая Средиземноморская эскадра отправилась в повеленное плавание.

Осенняя Балтика хорошей погодой балует крайне редко. И корабли сразу попали в длительную полосу штормов. В первую же ночь на Поркалаудском рифе потеряли пинк «Чичагов»*. А по выходе за Дагерорт-остров ударил бешеный норд-норд-вест со шквалом и снегом.

На пронзительном ветру матросов бил озноб, худые голландские бастроги помогали мало.

Получив сильную течь, укрылась за Дагерортом «Африка». Не переставая, гремели цепные передачи помп на «Саратове» и «Не тронь меня».

Но наибольшее испытание выпало на долю «Твери». Корабль остался без капитана: окончательно испугавшийся и растерявшийся каперанг Игнатьев заперся в каюте и беспробудно пьянствовал. Оставшись за старшего, вахтенный лейтенант Скуратов* призвал к себе кают-юнгу:

– Слетай-ка, милок, за капитаном да волоки его наверх!

«Тверь» отчаянно мотало на крутых гребнях волн. Кают-юнга обернулся скоро: – Капитан плачут… они… в стельку!

– Тьфу-ты, Дадон неуклюжий! – сплюнул Николай Скуратов. – Оповещай команду – отныне я капитан!

Лейтенант с досадой утер лицо от соленых брызг. Сейчас он держал свой самый трудный экзамен.

На вторые сутки шторма «Тверь» едва не выкинуло на эзельские камни, а потом потащило куда-то на зюйд.

Давно рухнула грот-мачта, а левый борт зиял дырами пробоин, но команда не сдавалась. Люди держались до последней возможности. Только через четверо суток удалось лейтенанту Скуратову зацепиться якорями за грунт близ Либавы. О продолжении плавания не могло быть и речи, корабль едва держался на плаву. Лишь через несколько недель искалеченная «Тверь» кое-как дотащилась до Ревеля.

Флотская общественность требовала суровой расправы над струсившим Дадоном – Игнатьевым. Возглавлять суд был определен адмирал Мордвинов. Он-то и выступил против казни. Рассуждал адмирал, как всегда, здраво:

– Уж ежели в капитаны такой трус выбился, знать, в том и всей коллегии вина немалая!

Капитан 1 ранга был разжалован в матросы и без всякого пенсиона изгнан с флота в деревню.

Тем временем эскадра продолжала свой путь. По-прежнему выл и стонал ветер в парусах, дыбилась горбами растревоженная пучина. В Копенгагене нагнала эскадру «Африка», а в последних числах ноября – отставший от Первой эскадры линейный корабль «Святослав». И сразу новый скандал! На этот раз его невольным виновником стал капитан «Святослава» бригадир Барш.

За Иваном Баршем слава на флоте громкая. Бригадир морского корпуса не кончал, до всего своим умом дошел. Сам он на флоте с юнг, еще мальчишкой-волонтером отплавал пять морских кампаний.

Старшего брата Барша – Василия – чтит и помнит весь флот российский. Геройски пал он на праме «Оли-фант» под Мемелем в прошлой войне.

Не привык Иван Барш к хамскому с собой обращению и при первой же встрече выставил Эльфинстона тотчас со своего корабля.

В тот же день лишил его контр-адмирал бригадирского брейд-вымпела и сместил со «Святослава» на 66-пу-шечный «Саратов».

– Вырываю вредное семя из почвы благодатной! – пояснил он в кругу офицеров-англичан.

Тогда же и сам Эльфинстон перебрался на «Святослав», прихватив с собой Хметевского для присмотра. Новый корабль Степану не понравился. Был он сработан наскоро, неуклюже, высокие борта создавали большую валкость.

– Единственный выход – это срубить верхний дек, – пояснял ему сдававший дела Барш, – но это ведь больше двух десятков пушек. Кто пойдет на такое?

Команда на «Святославе» обученная. Особенно ж хороши были два вахтенных начальника – Козлянинов и Ханыков*. Оба толковые и многоопытные.

С выходом из Копенгагена Эльфинстон не торопился. Лишь в конце декабря покинула Вторая эскадра датские берега.

В Немецком море снова штормило. Степан Хметевский в своем дневнике писал:

«Будучи в пути, претерпевали от великих штормов, стужи, морозов, снегу и дождя великое беспокойство и несносности».

Растянувшиеся длинной вереницей корабли зарывались в набегавшую волну по самые мачты. Команды были изнурены до последней крайности.

Эльфинстон как-то, прохаживаясь по мостику, признался капитану «Святослава»:

– Русский флот – единственный, с которым мне пришлось держаться в море в декабре месяце!

Но тут же, бросив взгляд на карабкавшихся по вантам матросов, поправился: – По какому праву ваши люди в перчатках?

– По моему указу, – отвечал недоуменно Хметевский. – В вышине ветер и холод несносный, от него пальцы обмораживаются скоро, посему я и велел на мачты в варежках пошитых ходить. Но у Эльфинстона было на этот счет свое мнение.

– В перчатках у матросов теряется способность к владению руками, к тому же это развращает. Отныне на мачты лазить только без перчаток!

– Слушаюсь! – Хметевский приложил пальцы правой руки к краю треуголки.