Валентин Пикуль - Моонзунд

Скалкин сказал Артеньеву:

– Буду ломать гадов, правда за нами… Товарищи! – обратился он к прислугам батарей. – Вы, сорок третья, и вы, сорок четвертая. Правда за нами, и вот она, правда, поганее которой не выдумать, но зато… зато это правда: Церель отрезан! Вечером немец уже сядет в Аренсбурге и покажет нам кулак с тыла. А наши батареи обратных директрис не имеют, пушки наши глядят только в Ирбены… Не хочу говорить о долге. О нем еще при царе Горохе немало сказано. О совести говорить стану. Совесть, товарищи, это тебе не шлынды-брынды! С нею, братцы, жить и умирать. У кого глаза бесстыжие, тот пускай свои портянки заберет и уходит. А у кого совесть чистая, пусть встает под наше красное знамя…

Артеньев, подавая пример, шагнул первым под красное знамя, за спиной офицера ветер раскачивал Ирбены, старлейт вчеканил подошвы в серый бетон бастионов, и под раскатом калибра в двенадцать всесокрушающих дюймов он понял, что стоит прочно. Никто его отсюда не собьет, а вокруг него собирались другие:

– Стоять насмерть! До последнего снаряда…

После митинга Артеньев сказал комиссару:

– Послушай, что я написал для передачи адмиралу Старку:

«Гарнизон Цереля просит прислать несколько миноносцев. Когда снаряды у нас кончатся, нам предстоит спасаться морем…» Добавишь?

– Нечего добавлять. Правильно. Отправляйте…

С рейда Куйваста корабли дружески радировали на Церель:

ДОРОГИЕ ТОВАРИЩИ, БУДЬТЕ СТОЙКИ

ДО ПОСЛЕДНЕГО, МЫ С ВАМИ. НАДЕЙТЕСЬ

НА НАШУ ПОМОЩЬ. БРАТЬЯ.

– Флот не предаст, – заулыбался Скалкин. – Дышать легче…

Артеньев с комиссаром сработались как две шестеренки, которые, цепляясь зубьями одна за другую, прокручивают механизм. Никаких конфликтов, даже мелочных, между ними не возникало. Да и какие могут быть разногласия у людей, решивших вместе погибнуть?

Скалкин с уважением говорил Артеньеву:

– Вот ты человек – не болтаешь, а делаешь… Все бы так!

Среди дня он с охотниками пробрался до самого перешейка Сворбе, чтобы выяснить, чем там пахнет от Аренсбурга. Их ждала новость: одна рота Каргопольского полка заняла перешеек, чтобы ограждать от немцев Церель с тыла. Ротой командовал контуженный, наполовину оглохший поручик. Заикаясь, он искренне выпалил перед батарейцами:

– Кля-не-немся – мы не уйдем, пока всех нас не выбьют до-до одного! Де-держите связь: в случае чего пусть ваш Церель лупит прямо по перешейку – мы принимаем огонь на себя.

Скалкин крепко обнял геройского заику.

– Милый ты мой, – сказал он ему с чувством, – тобой любоваться можно. А только убивать вас мы не способны.

– Бейте по нам без жалости: все равно уж пропадать!

Обратных директрис на Цереле не предусмотрено.

Фон Кнюпфер молчал весь день, словно сдох.

Но вот что достойно особого внимания: 107-я пехотная дивизия, под командованием генерала Иванова, вообще никуда не ушла.

Ни к Сворбе, ни к Орисару!

Эзельские леса наполнялись грохотом боев – это в глубине острова беспощадно сражалась с врагом 107-я дивизия.

Честь ей и слава!

Кассары разгулялись сегодня – эсминцы захлестывало. За ночь они добрали нефти в свои трюмные ямы. Воздушные лифты заранее подали на орудия пристрелочные снаряды. Теперь эсминцы шли торжественно и гневно, обмытые мыльною пеной шторма. «Гражданин» бросил якоря возле Шильдау. Таясь за тенью Моона, он покрывал главным калибром пространство Кассар и пролив Малый Зунд, не допуская врага с моря до дамбы.

Одномачтовые тральщики немцев, дымя из высоченных и тонких карандашей труб, старательно ползали через Соэлозунд, выскребывая случайные мины. «Гром» с дистанции в 55 кабельтовых стал бить по ним. Семенчук, прильнув к панораме дальномера, отчетливо видел, как началась беготня матросов на палубах тральщиков, как близкие всплески обрушились на их мостики.

Командир «Грома» – Ваксмут – крикнул ему снизу:

– Осмотрись за Памерортом!

Семенчук погнал дальномер в развороте. Был виден гибнущий тральщик: от него разметало черную угольную пыль, а столб дыма напоминал бокал – с узкой ножкой внизу, расширенный кверху. В хрустальные кристаллы оптики, за которыми колебалась сизая мгла ненастья, медленно въехал бронированный борт германского крейсера, укрывавшегося за мысом Памерорт.

– Трехтрубный типа «Грауденц», – доложил Семенчук.

– Руби до него дистанцию, – велел с мостика Севастьянов…

Старший артиллерист Севастьянов трудился на автомате ПУАО, и сверху Семенчук видел его юношеский затылок, весь мокрый от брызг, с вихрами давно не стриженных волос. Дуэль началась невыгодно для эсминцев: броня крейсера не пропускала снаряды, а сам «Грауденц» давал отличные накрытия. Семенчук невольно сжался под свистом осколков. Что-то стегануло его по спине, словно розгой, и он боялся подумать, что ранен. Но это сбило на «Громе» радиосеть – гальванера выстегало сзади разорванной антенной.

«Изяслав» и «Самсон» проходили в отдалении, еще не различая цели, по которой бил «Гром». Из туманной проседи вывернулся решительный «Константин», тоже ввязался в дуэль с крейсером. За мелкой сеткой дождя пропадали берега Эзеля и Даго, моросистые шквалы сбивали наводку эсминцев. Адмирал Старк велел выходить из огня по способности и вставать на якоря – тоже по способности. Минная дивизия исполнила разворот при бортовой качке и, переменив курс, подверглась оглушительной – килевой, от которой гудели сочленения их узких корпусов. «Новики» кувыркались в мутных кассарских водах. На палубах перекатывались расстрелянные гильзы унитарных патронов. Комендоры – ноги циркулем! – заботливо укрывали замки орудий чехлами. Прицелы захлестывало водой, дождь бил в лицо… Ничего страшного: все как положено!

Адмирал Старк объявил по дивизии: «Командам обедать!» Обед в этот день на «Громе» был непохож на обычные. Даже наружная вахта, продрогшая на знобящих ветрах, вниз не спускалась. Офицеры тоже не пошли в кают-компанию. Вся команда глотала порции возле боевых постов. Жир от мяса замерзал по краям мисок, ели наспех, не прожевывая кусков, над ними кричали чайки, ловя из воды отброшенные за борт корки хлеба.

Разговоры слышались только одни:

– Кассары бы удержать, а то худо станется.

– Сегодня еще тихо, завтра жди – попрутся.

– Тральщики-то у них работают – как цветы собирают.

– «Припять» уже мины взяла: пойдет ставить.

– Завалим проход к Кассарам – не пройдут…

Настроение было бодрое. За кассарскими туманами чудились лучезарные рассветы над родиной. Пятнадцать большевиков в команде «Грома» – это не пустяк по тем временам: за ними – все! Подбор офицеров прекрасный, и командир выборный. В основном – молодежь (на миноносцах старики не выдерживают: слишком тревожная жизнь, в непрестанной качке, в разных передрягах, в хроническом недосыпе, в сыром белье).