Валентин Пикуль - Три возраста Окини-сан

– Дослужись хотя бы до мичмана… сопляк!

Это никак не испортило их отношений. Готовясь к экзамену по военно-морской истории флотов, Гога просил отца напомнить пример доблести и мужества. Коковцев охотно поведал сыну о подвиге французского капитана Дюпти-Туара:

– Англичане разбили его «Tonnaut», разрушив мачты и пушки, а сам Дюпти-Туар превратился в обрубок человека. Ядрами ему оторвало сначала одну ногу, потом вторую, затем и руку. Матросы бросили туловище в кадку с пшеничными отрубями, которая сразу намокла от крови. Но благородный Дюпти-Туар продолжал управлять боем, и последние его слова были: «Взорвать этот чертов кузов, но не сдаваться!» Он заслужил похвалу Нельсона, сказавшего: «Этот француз дрался, как бешеная собака, и дрался бы дальше, если бы мы не свалили его в яму». А ты, – заключил Коковцев рассказ, – должен помнить свято: русский флот никогда не позорил славного Андреевского стяга.

– Я помню, – ответил сын. – «Погибаю, но не сдаюсь!»

– Это еще не все, – строго заметил отец. – Сядь. Выслушай. Для идиотов, видящих в женщине только женщину, существуют публичные дома. Я прожил сорок лет, а не знаю, как в них отворяются двери, хотя пришлось немало покуролесить по белу свету. Это я говорю тебе в знак аттестации той пощечины, которой ты от меня и удостоился сегодня…

Вечером, прифрантившись, он с женою решил навестить Эйлеров на Английской набережной. В коляске жена спросила:

– Владя, ты чем-то озабочен, а – чем?

– Я устал. Каждая война приносит новые заботы…

Он не притворялся: любой военный конфликт, возникни он хоть на задворках мира, всегда привлекает обостренное внимание специалистов. Сейчас завершилась война США и Испании – война двух флотов. Американцы в двух сражениях уничтожили морское могущество Испании, лишив испанских королей их последних колониальных «кормушек» – Кубы и Филиппинских островов. В результате Испания была вычеркнута из списка великих морских держав, а Штаты, к удивлению многих, сразу превратились в великую морскую державу…

Эйлеры ждали их на балконе, Леня крикнул:

– Наконец-то! Как я рад вас видеть…

Родители Эйлера переселились в прусские поместья близ Тильзита, Леня остался господином в обширной старомодной квартире. По-русски троекратно облобызал он друга юности, подтолкнув к нему смущенную Ивону, которая сразу поразила Коковцева громадными лучезарными глазами. Леня расшаркался перед Ольгой Викторовной, а Коковцев сказал, что чиниться не надо:

– К чему? Мы же старые друзья. Будем проще…

Дамы прошли в туалетную, чтобы присмотреться одна к другой, заодно поправить прическу, а толстенький Эйлер (уже с брюшком) ретиво хлопотал у роскошно накрытого стола:

– Прислугу я отпустил, чтобы не мешала. Вовочка, знай, что я вернулся из Европы богатым человеком… Ей-ей!

– А не думал остаться в Европе?

– Как можно? Россия – моя отчизна, и, накопив опыта на верфях Европы, я обязан передать его в русскую копилку… Отвечай сразу: что ты собираешься пить?

Коковцев впал в дурашливое настроение:

– Плавсостав флота пьет все. Впрочем, если ты уж взялся за бордо, так не открывай его с таким трепетом, будто это корабельные кингстоны.

Эйлер от души хохотал, радуясь встрече:

– О, не дай бог нам касаться кингстонов…

В гостиной растворили окна, теплый ветер с Невы раздувал кисейные занавески, издалека слышалась музыка, гудки речных трамваев… Владимир Васильевич провозгласил первый тост за прекрасных дам. Эйлер нетерпеливо спрашивал – каков был процент попаданий у американцев?

– Я не знаю, как при Кавите на Филиппинах, но в битве у Сантьяго на Кубе янки имели полтора процента.

– А испанцы?

– Ни одного попадания с их стороны не зафиксировано.

– Не может быть. Ты шутишь, Вова!

– Сущая правда. Испанский адмирал Сервера (мне очень жаль этого человека!) велел подать командам перед боем вино. За эти бутылки с вином, поданные к пушкам одновременно со снарядами первой подачи, испанцы жестоко и поплатились. Обрати внимание: японцы разбили Китай, янки разнесли испанцев – и все на волнах! Иногда я начинаю думать: не есть ли господство на море решающим фактором будущих войн?..

Ивона говорила по-русски ужасно, коверкая слова до безобразия. Коковцев перешел на французский:

– Как вам нравится наша сумбурная русская жизнь?

– Все хорошо, кроме блинов, – отвечала женщина. – Не могу привыкнуть еще к соленым огурцам и к паюсной икре.

Коковцев извлек из мундира самшитовый портсигар.

– Это еще из Нагасаки, – небрежно пояснил он.

Эйлер через стол многозначительно переглянулся с другом, но выйти из-за стола, чтобы побеседовать по душам о прошлом, у мужчин не достало смелости. Эйлер рисовал на салфетке схему трюмных систем. Развивая свои теории, он ссылался на авторитет Макарова.

– Ленечка, – отвечал Коковцев, – ты стараешься научно обосновать причины, по которым мне придется тонуть. Но когда я стану булькать пузырями, мне, поверь, будет уже не до того, чтобы думать – научно я погибаю или безграмотно?

– Невежа, ты ничего не понял! – возражал Эйлер. – Моя задача, как трюмного инженера, сделать все возможное, чтобы корабль, даже истерзанный пробоинами, даже принявший в отсеки тонны забортной воды, мог бы сражаться на ровном киле – без крена! Если не веришь мне, спроси парголовского соседа, Степана Осипыча Макарова… Кстати, известно ли тебе, что Макаров не только флотоводец – он и автор фантастического романа!

– Впервые слышу.

– А ты почитай. В своем романе Макаров высказал, по сути дела, гениальное пророчество о будущей войне на море… Это так страшно, Вовочка, это так ужасно!

Ивона сказала мужу, чтобы доппель-кюммель больше не пил.

– Нет, я выпью! – разбушевался Леня, хмельной…

Коковцев совершил быструю «рокировку» среди бутылок:

– Леня, – сказал он, – почтим отсутствие доппель-кюммеля минутой молчания… Ты меня уже очаровал волшебными тайнами трюмов, а твоя жена очаровала меня своею бесподобною красотой и грацией. Я хотел бы сказать…

– Нам пора домой, – строго произнесла жена.

– Так уж сразу?

– У нас дети, – еще строже отвечала Ольга.

Спорить было нельзя. В прихожей Леня с пьяным упрямством настаивал, чтобы Коковцев расцеловал Ивону, как свою жену, без стеснения. Ольга Викторовна истерзала свои перчатки. Садясь в коляску, Владимир Васильевич сказал ей:

– Леня такой милый и забавный, правда?

– Но ты, кажется, приехал сюда не ради Лени… Я ведь видела, как ты впивался в эту француженку! И что самое противное, она прижималась к тебе, будто шлюха.

– О чем говоришь, Оля? Я не понимаю тебя.

– Зато я все хорошо понимаю… Ладно. Оставим этот дурацкий разговор. Думаю, нам не следует бывать у Эйлеров и по иным причинам. У нас давно сложилось свое общество, а Леон Эгбертович воспитан иначе, нежели люди нашего круга.