Валентин Пикуль - Барбаросса

Дела призвали всех обратно – к картам. Гитлер не сказал ничего нового, он повторял избитые фразы о сырьевых ресурсах, о пшенице и горючем, закончив свою «энциклику» словами:

– Если я летом не получу от вас, господа, нефть Майкопа и Грозного, Я ДОЛЖЕН БУДУ ЗАКРЫВАТЬ ЭТУ ВОЙНУ…

Эту многозначительную фразу Паулюс сохранил в памяти и донес ее до судей Нюрнбергского процесса. Но за кулисами совещания Гитлер развил эту фразу до безумия, заявив, что если Германия не способна победить, он столкнет в пропасть полмира… Вечером Хойзингер сказал Паулюсу:

– До скорой встречи в «Вольфшанце»! Фюрер выразился конкретно: «Йодля я загоню в Финляндию, а все оперативные дела в ОКВ передам Паулюсу сразу же, как только он выберется на Волгу». Возможно, что перемещение случится и раньше, и ваше место займет Манштейн – сразу после падения Сталинграда…

Адам ожидал Паулюса с бутылкой ликера:

– Вы поделитесь со мной впечатлениями от Полтавы?

Паулюс снабдил его хронологией предстоящего наступления: Сталинград взять не позже 25 июля, Саратов – 10 августа, Самару – 15 августа, Арзамас – 10 сентября, а в Баку вермахт обязан войти в конце сентября.

– Меня, – сказал Паулюс, – сейчас волнует «задний проход».

– Простите, не понял.

Паулюс объяснил Адаму значение этих слов.

– Туда легко забраться, но трудно оттуда выбраться…

…Пройдет время, и фельдмаршал Паулюс (в русском ватнике, в болотных сапогах, с лубяным лукошком в руке) будет бродить в русских лесах под Суздалем, собирая грибы. Но даже здесь, в благословенной тыловой тиши, пронизанной свиристением птиц, его не оставит эта тревожная мысль – об изгибах судьбы, о капризах фатума, о влиянии рока:

– Моя судьба могла сложиться иначе. Если бы я взял тогда Сталинград, я бы уже не гулял в этом дивном лесу, радуясь опятам и маслятам. Йодль на Нюрнбергском процессе как-нибудь выкрутился бы от приговора Международного трибунала. А вот я, заодно с фельдмаршалом Кейтелем, висел бы с головой, замотанной в черный мешок. Теперь думаю: неужели в Сталинграде было мое спасение? Неужели Бог сохранил меня в подвале универмага на сталинградской площади Павших борцов?..

………………………………………………………………………………………

Чувствую, пора сказать, каков был результат полководческих талантов маршала Тимошенко, – иначе, читатель, нам будет трудно осознать все то, что затем последует.

После катастрофы под Харьковом, когда Тимошенко сдал врагу 240 000 наших бойцов, в линии советско-германского фронта образовалась громадная – в сто километров! – брешь : таким образом, фронт, почти оголенный, был практически разрушен. Перед врагом открылся широкий стратегический простор, выводящий его на Кавказ, в степи калмыцких раздолий, прямо к берегам матушки-Волги. А резервов не было (и когда они будут?).

Как и летом 1941 года, перед нами встала задача – заново восстановить фронт. Предстояло сражаться теми слабыми и разрозненными силами, что остались от разгромленных армий. Мало того, штабам приходилось срочно перестраивать свое сознание, а наступательный дух следовало заменить строго оборонительным, готовя себя к изматывающим боям и большим потерям…

Да, товарищ Тимошенко, это вам не «линия Маннергейма»!

Отступая с боями, наши бойцы говорили:

– Хлебным мякишем крысиной норы все равно не заделаешь. Теперь вот шагай, и не знаешь, где остановишься…

На рассвете 10 июня Паулюс начал наступление на Волчанск (когда-то дикие Волчьи Воды, а в гербе города – волк, рысью бегущий). Расхлябанные грузовики ерзали по тем самым дорогам, что в давности были татарской «сакмой», которая выводила крымские орды на Русь – для грабежа, насилий и умыканий в злую неволю… Давно разбежались от Волчанска голодные волки, не стало татар с колчанами, зато наседали с грохотом «панцеры» и, работая одной гусеницей, волчком крутились на одном месте, пока на месте окопа не оставалась каша из земли, бревен и раздавленных людей…

В суматохе боя Кирилл Семенович Москаленко был отозван с КП: на прямом проводе была Москва, был Генштаб, был Василевский, который спрашивал – насколько их потеснили?

– Ударили крепко! Заметно направление на Купянск, однако, товарищ Василевский, продвинулись фрицы немного… немного, говорю! Километра три-четыре, не больше… Держимся, закопав танки в землю. Простите, такой грохот… я плохо слышу! На Купянском шоссе, думаю, немцы потеряли с полсотни танков. Горят… Но – жмут! Жмут, сволочи… трудно! Очень трудно…

В ответ еле расслышанный голос Василевского:

– У вас еще ничего, а со стороны Чугуева немцы нажимают сильнее. Помните, что врага надо остановить на Купянском шоссе, иначе они проскочат и дальше. А это недопустимо…

Москаленко грубо пихнул трубку связисту, выругался:

– А! Много они сейчас там в Москве понимают…

Странно перебирать немецкие фотографии того времени: Паулюс, без фуражки, рот постоянно перекошен в разговоре – он что-то доказывает своим офицерам, в чем-то их убеждает, он явно озабочен, и ни разу его лицо не осветилось улыбкой… Наступление его армии вступало лишь в первоначальную стадию оперативного развития. Паулюс в этот день мог похвастать лишь энергичным нажимом на Волчанск, а правые фланги его армии терялись на Изюмском направлении. Но эти скромные результаты давались ценою адского напряжения пехоты и моторов, а фон Кутновски, его квартирмейстер, доложил:

– Что у вас тут творится? Такое впечатление, что передовые цепи попали в мясорубку… потери немыслимые с первого дня!

Конечно, немецкая организованность работала четко, и там, где дело касалось подвоза боеприпасов или воздушной поддержки с воздуха, – там перебоев не возникало, но к вечеру и она дала первую осечку, в самом неожиданном месте – вдруг кончился морфий в передовых лазаретах обработки раненых. Генерал-лейтенант Отто Ренольди, начальник медицинской службы 6-й армии, срочно выехал туда, и его встретили вопли искалеченных.

– Если в Германии нет больше морфия, – орал фельдфебель с оторванной ногой, – так, наверное, еще найдется пуля, чтобы прикончить меня сразу!

Один гренадер не выпускал из руки гранату.

– Я взорву себя и всех вас! – кричал он. – Воткните мне шприц, или я сейчас угроблю всю вашу контору…

На узких носилках тихо стонал обгоревший танкист:

– О, майн готт! О, моя Даниэлла, о, мои дети…

Слова очевидца: «Я наглядно ознакомился с кровавой палитрой полевой хирургии… самое тяжелое впечатление от попавших в зону минометного обстрела». В операционной палатке хирург с сигарой в зубах задержал скальпель над развороченной раной, когда увидел генерала Ренольди.

– Ну что? – спросил он. – Вошли мы в Купянск?