Валентин Пикуль - Барбаросса

Начиная с 6 июля Ставка не раз теряла маршала Тимошенко, который сторонился всяких переговоров. Вел он себя несколько странно, избегая общения со своим штабом, на вопросы даже не отвечал. 7 июля его штаб покинул Россошь и перебрался в Калач (Воронежский), но Тимошенко почему-то остался в Гороховке.

– Вы поезжайте, – сказал он, – а я… Гуров со мною! Вот я с Гуровым тут посижу да подумаю.

Странное решение! Штаб терял связь с армией, а он, командующий армией, сознательно отрывался от своего штаба. По этой причине Москва получала из штаба Тимошенко одни сведения, а Семен Константинович иногда заверял Москву, что причин для волнений нет. Потом маршал вообще пропал, в Гороховке его не было, а куда он делся – никому не известно.

Василевский в эти дни даже почернел от переживаний, безжалостно обруганный Сталиным за то, что Генштаб потерял контроль над положением фронта, самого ответственного сейчас. Операторы сбились с ног, отыскивая пропавшего маршала, между собой делились сомнениями, что с Тимошенко это не первый раз:

– Помните, под Харьковом… он тоже «пропадал». Весь день просидел в кустах или под мостом. А где сидит сейчас?

Генерал Бодин, посланный на фронт как представитель Генштаба, докладывал в Москву: «Его (маршала) отсутствие не позволяет проводить неотложные мероприятия… у меня есть определенные опасения, что это дело добром не кончится!» Никита Сергеевич Хрущев высказал то, о чем другие боялись и думать:

– Слушайте, а не драпанул ли он к немцам? Ведь за такие дела, как наши, ему головой отвечать придется…

«Появилась, знаете, у меня такая мысль, – вспоминал позже Хрущев. – Хотел ее отогнать, но она сама нанизывалась на факты… Естественно, зародились нехорошие мысли». И лишь 9 июля раздался в штабах почти торжествующий вопль:

– Нашли! Жив наш маршал… вот он, объявился!

Тимошенко, как всегда, выглядел бодро, он вел себя так, будто ничего особенного не случилось, а на все вопросы отмалчивался. Вместе с ним был и Гуров, который шел, низко опустив голову, словно опозоренный. От маршала ответа не дождешься, а потому все наседали с вопросами на Гурова:

– Так где же вы были? Объясни наконец.

– Идите все к черту! – мрачно отвечал Гуров…

Газеты бестрепетно возвещали прежнее: «На фронте без перемен», и потому люди интуитивно чувствовали:

– Без перемен – значит, погано. Боятся сказать правду…

………………………………………………………………………………………

Жарища – невыносимая! Пить хотелось. Пить бы и пить, блаженно закрыв глаза, а воды не было. В редких хуторах мигом вычерпывали колодцы, оставляя их сухими, и, подкинув на спинах тощие вещевые мешки, шагали далее, отступая. На бахчах оставались дозревать арбузы и дыни, а громадные подсолнухи склоняли над плетнями царственно венчанные головы, словно на веки вечные прощались с уходящими. Избавляясь от лишнего, солдаты шли босиком по обочинам шляхов, распоясавшись, офицеры покрикивали:

– Любую хурду бросай, а саперные лопатки береги… еще окапываться. И не раз! Не век же драпать. Остановимся!

«А где?» Среди молоденьких лейтенантов, только что вышедших из военных училищ и сразу угодивших в сатанинское пекло такой вот войны-войнищи, не умолкали мучительные разногласия:

– Не понимаю! Нас со школы учили: самое главное – человек, а техника уж потом. Этим же гадам, Клейсту иль Готу, плевать на человека. У них другое в башке: броня, скорость, огонь. И вот результат: я, гордый человек, царь природы, и что есть мочи драпаю от этой самой вонючей техники.

– Так чего ж ты, Володя, не понимаешь?

– Не укладывается в голове, как это мы, поставив человека выше техники, отступаем до Волги, а немцы жмут нас во всю Ивановскую. Несгибаемые большевики – так внушали нам с детства, – а живем полусогнутыми – под бомбами.

– Да, ребята, кто прав? Я согласен: железо само по себе воевать не умеет. Но бьют-то нас все-таки железом и моторами.

– Наверное, Игорек, кой-чего у нас не хватает.

– Мозгов не хватает!

– К мозгам нужна и техника. Вот у меня сестренка. Еще сопливая. А уже по восемнадцать часов у станка вкалывает. Куску хлеба радуется. Я верю, что в тылу люди мучаются не напрасно. Будет и у нас железяк всяких… во как, выше головы! Только бы до Волги живым дойти, а пировать станем на Шпрее.

– Оптимист… голова садовая! Давай вот, топай…

Да, мы опять отступали. И до чего же обидно было нашим бойцам, когда они, едва живые после изнурительных маршей, позволивших оторваться от противника, потом разворачивали газеты и читали написанное: «На Юго-Западном фронте без перемен». Армия Тимошенко изнемогала, вся в крови и бинтах, а Москва еще боялась сказать народу горькую правду-матку, и солдаты злобно рвали газеты в лоскутья – на самокрутки:

– Во, заврались! Кажись, нам надо живьем самого Гитлера поймать да яйца ему отрезать, тогда увидят они перемены…

В немецких штабах были крайне удивлены: при таком страшном напоре и скорости продвижения русских пленных было – не как в сорок первом! – ничтожно мало. Из этого следовал вывод: наши рядовые бойцы, даже в самых тяжких условиях, все-таки научились сражаться, а вот их военачальники еще не овладели искусством войны… Самолеты эскадрилий Рихтгофена поливали колонны отступающих из пулеметов, сыпали на них пачки осколочных бомб, иногда с неба слышался такой страшный свист и вой, что даже отчаянные храбрецы вжимались в землю. Не сразу сообразили – что к чему, и скоро в колоннах хохотали:

– Надо же! На испуг нас берут. Колесами…

Да, для устрашения отступающих немцы иногда сбрасывали колеса тракторов из МТС, которые – в силу своей конфигурации – издавали почти немыслимые завывания.

– Хоть бы Волга-то поскорее, – говорили усталые.

– А на что она тебе, Волга-то?

– Говорят, там и остановимся. Чтобы – ни шагу назад.

– Это какой же умник тебе сказывал?

– Да начальник станции. Дядька начитанный. Умный…

Соседей зорко оглядывали – не затесался ли кто чужой? В такое-то время всякое бывает. Заметили одного вихрастого, у которого в петлицах гимнастерки что-то непонятное было.

– Это что у тебя там обозначено?

– В петлицах-то? Так это – лира. Признак музыкальности.

– А сам-то ты, выходит, на лире играл?

– На трубе!

– А где труба-то твоя?

– Спрашиваешь! Скоро нам всем труба будет.

– Не каркай.

– А что?

– А то, что и по мордасам получить можешь…

Отступая, они еще и сражались (и немцы, угодившие в плен, на допросах признавались: «Это был ад… мы никак не ожидали встретить от вас, отступающих, такое сопротивление!»).

………………………………………………………………………………………

– Так где же вы были? – продолжали пытать Гурова.