Валентин Пикуль - Барбаросса

– Рейхенау! – заорал он. – Я ведь не за тем дал по шее Рундштедту, чтобы ты продолжал то, что сделал Рундштедт… Чей приказ ты исполнил – мой или этого Рундштедта?

Рейхенау повел себя так, будто ничего не случилось:

– Я отвел войска за Миус, как того желал Рундштедт, но об этом же мне говорил и мой фюрер.

– Я говорил? – ошалел фюрер. – Когда?

– Когда вы ставили меня на место Рундштедта…

Гитлер не понимал, кто в этом разговоре очень умный, а кто остался в дураках. Но Рейхенау так преданно смотрел на своего фюрера, что Гитлер стал доедать кашу, заговорив совсем о другом. Гитлер все неудачи под Москвою сваливал на… климат:

– Сначала грязь, потом эти проклятые морозы. Поверьте, таких холодов Россия не знала уже полтора столетия, от стужи там скорчились даже русские. Паровозы замерзали на рельсах, оружие отказывало в стрельбе, танкисты разводили костры под танками, чтобы спасти окоченевшие моторы…

Никто не смел ему возражать (хотя метеосводки показывали температуру нормальной русской зимы, а сильные морозы начались лишь в конце ноября). Всевозрастающее сопротивление Красной Армии еще не оформилось в четкий порыв контрнаступления, когда германский фронт под Москвою уже начал расползаться, как дряблая промокашка… 3 декабря фон Клюге связался с фон Боком и почти равнодушно сообщил, что начинает отход.

– Закрепитесь. Надо держаться, – отвечал фон Бок.

– Без резервов не удержимся.

– Резервов нет, – сознался фон Бок. – Правда, на тыловых станциях ждут паровозов отпускники, отъезжающие в Германию. Я пошлю полевую жандармерию, чтобы она гнала их к вам… Ничего не случится, если переспят с женами неделей позже…

Клюге швырнул трубку телефона. Распорядился:

– Продолжать отход. Мы лучше знаем, что надо. А уж если отпускники вознамерились переспать с женами, так в этом случае никакой жандарм не загонит их обратно в окопы…

Все эти дни фон Бок держал устойчивую связь с ОКХ – Гальдером, Паулюсом, Хойзингером; с их же согласия он 5 декабря принял окончательное решение:

– Атакам пришел конец! Армии занять оборону…

Советские войска еще не перешли в активное наступление, когда немцы сами отшатнулись от бастионов столицы. Впервые за всю войну войска вермахта впали в состояние, близкое к паническому. Их приводили в ужас русские дивизии, еще вчера погребенные в сводках ОКХ и ОКВ, давно отпетые по радио Геббельсом и Фриче, а сегодня снова вырастающие из-за лесов, словно ожившие призраки. При таком драпе по сугробам да еще с обильною вшивостью – ну, совсем хорошо! Одни топали пешком, другие катились в санях. Иные героически увлекали за собой на веревках полудохлых коров или овец. Советская авиация – впервые за всю войну! – господствовала в воздухе, не давая отступавшим немцам покоя. Все деревни в полосе фронта были выжжены еще раньше, потому гитлеровцы бывали рады-радешеньки крыше над колхозным свинарником или копне сена в чистом поле. В ночь с 5 на 6 декабря фон Бок проверил связь с Гудерианом, безнадежно застрявшим под неприступною Тулою.

– Вы еще гостите у графа Льва Толстого? – спросил он.

– Да. В обороне. Но долго не удержусь…

Изгадив все в Ясной Поляне, «быстроходный Гейнц» покатился назад, оставляя в сугробах свои последние танки. 6 декабря Красная Армия заканчивала разгром его международного авторитета, устроив ему хороший котел, но Гудериан из окружения все-таки выкрутился. Опомнясь, Гудериан обратился к своим войскам с призывом: «Мои боевые товарищи! Чем сильнее угрожают нам войска противника и сильные морозы, тем крепче сплотим свои железные ряды…» После этого он осыпал упреками фельдмаршала фон Бока за его неумение вести крупномасштабные операции, а фон Бок, посинев от ярости, кричал ему по радио из Орши – открытым текстом в эфир, чтобы слышали все (даже русские):

– Прекратите, Гейнц! Где ваша былая воля к победе?

– Моя воля, – огрызался Гудериан, – прямо пропорциональна количеству танков, а их осталось у меня… догадайтесь!

Эфир, растревоженный круглосуточной работой немецких радиостанций, напоминал в эти дни «шумовую оркестровку»: его пронзали вопли преследуемых, крики отчаяния, призывы о помощи… В эту какофонию прорвался вопрос фон Бока:

– Так сколько, Гейнц, у вас роликов?

– Около тридцати! Пришлите мне хотя бы «красноголовых» (кумулятивных) снарядов, чтобы я мог отхаркиваться от лезущих на меня русских тридцатьчетверок.

– Красноголовые, – отвечал фон Бок, – фюрер отпускает по личному разрешению, – как ценное лекарство, и нам важно, чтобы его рецептура не попала в руки противника…

Гудериан писал: «У меня остались, собственно, еще только вооруженные шайки, которые медленно бредут назад». Он ехал в Т-IV с радиостанцией, к пушке его танка был привязан мешок, в котором бултыхалась, оглашая лес нестерпимым визгом, большая колхозная свиноматка – это на ужин!

Между тем фон Бок с трудом вышел прямо на ОКВ:

– Кейтель, можете закрывать мой служебный формуляр отметкою о поражении.

Кейтель из «Вольфшанце», затихшего в прусских лесах, пытался убедить его в слабости русских.

– Но я слабости не замечаю, – отвечал фон Бок. – Если мы видим русский КВ, мы еще способны продырявить его болванкой. Но когда мои ребята видят даже одну тридцатьчетверку, то они… молятся. Да, да! Вермахт стал испытывать танкобоязнь, какую раньше внушал другим. Кейтель, не отходите от аппарата.

– Не отхожу. Что передать фюреру?

– Известите его, что у меня неблагополучно с почками и я стал нуждаться в срочном лечении на курортах Земмеринге…

Чтобы хоть как-то гальванизировать вермахт, застывающий в снегах Подмосковья, Браухич 13 декабря вылетел в Смоленск, где фельдмаршал фон Бок сознался, что войска «Центра» уже на пределе изношенности. Гитлер, не доверяя генералам, прислал в Смоленск для наблюдения за ними своего лейб-адъютанта – Рудольфа Шмундта, который нервно похаживал, комкая перчатки.

– Не бойтесь говорить откровенно в моем присутствии, – сказал он, – я способен войти в ваше положение.

– Сейчас, – говорил фон Бок, – у меня нет никаких прогнозов на будущее, ибо дальнейшая судьба войны выходит из сферы чисто военной компетенции. Настал тот самый кульминационный момент, когда требуется чисто политическое решение.

Иначе говоря: пусть думает фюрер, а с него хватит.

– Вы не хотите воевать! – вспылил Браухич. – Как я доложу фюреру о подобных настроениях?

Фон Бок настаивал на приказе об отходе армий.

– Вы уже отходите! – кричал ему Браухич. – Отходите даже без приказа… На радость русским вы все дороги забили своей брошенной техникой…

На следующий день прибыли Клюге из Малоярославца и Гудериан из Орла; за перебранкою генералов бдительно следил далеко не глупый Шмундт. На раздраженный вопрос Браухича – неужели они не чувствуют прежнего превосходства над противником? – Клюге и Гудериан сознались: н е т, уже не чувствуют.