Валентин Пикуль - Слово и дело. Книга 1. Царица престрашного зраку

Правду скажем: Алексей Жолобов, ныне голова земель Иркутских, был человеком смелым и дерзким. И дело свое он знал: при нем заводы на славу работали…

Говорил же иногда непонятно – намеками:

– Щука умерла, да зубы остались… Кого надо – за глотку хватим! А бабы городами не володеют. Тако и Татищев сказывал.

Василий Никитич Татищев еще смелее говорил, когда Анну на престол избирали: «Персона есть она женская, к трудам неудобна, паче же того, ей и знания законов недостает…» Андрей Иванович Ушаков сии крамольные слова вслух зачитал и спросил:

– Зачем ты словами подобными изблевал ея величество?

– Ой, худо мне! – отвечал Татищев на розыске. – Ежели собирать о человеке все, что он намолотил с возраста нежного до волос седых, так подобных блёвов у каждого из нас немало сыскать мочно… И сие есть – придирка, дабы меня поклепать!

– Ты погоди словами сыпать, – придержал его инквизитор. – Ты, Никитич, лучше ответствуй по сердцу: на што ты хотел, противу императрицы, сто человек собрать на манир парламента? И на што тебе хотелось, чтобы в начальники людей выбирали снизу, а не назначали свыше волею мудрого начальства нашего?

– Тако в образованных странах деется, – отвечал Татищев. – И сие образованным государям еще в заслугу философы ставят, ибо тогда и народ до правления государством допущен…

– Вот ты мне и попался! – сказал Ушаков. – Мало того, что серебро воровал со Двора монетного, так ты еще и философии вольной набрался… Сознайся – Макиавелли читал?

– Читал… видит бог – читал, – сознался Татищев.

– А зачем читал? – строго вопрошал его Ушаков.

– Любопытно… книга знаменитая! Интерес был к ней.

– Интерес к тому, как государей ловчее обманывать?

– Да что ты подковырствуешь, генерал? – потерял Татищев терпение. – Возьми Макиавелли и сам прочти. Нет там ничего такого, чтобы государей обманывать, а лишь политика утонченная.

– Вот видишь! – стал радоваться Ушаков. – Тебя от политики этой прямо за уши не оттащишь. А ведь не твое это дело… не твое! У нас в осударстве уже есть человек, которому сама государыня поручила политикой ведать. Вот ты на графа Остермана и уповай! А сам сиди смирненько, не воруй. Оно, глядишь, государыня-то тебя заметит за благость твою и отличит. Вот как надо жить!..

В это время из Сибири стал на болезни плакаться де Геннин, генерал горный, абшида себе у престола испрашивая. И указывал де Геннин (разумно и дельно), что заводы сдать может только одному человеку – Татищеву… Василий Никитич очень желал в Сибирь вернуться: по лесам бродил бы, камни искал бы, дни свои трудами благодатными наполняя. С такими-то вот мыслями и нагрянул он прямо к Бирену, да не с пустыми руками.

– Имею, – подлизнулся, – раритеты, из монет ветхозаветных состоящие. Памятуя о высоком интересе вашего сиятельства к нумизматике, решился я преподнесть монеты сии в дар вам!

Бирен руку под парик сунул, почесал голову.

– Давайте, – сказал, а защиты не посулил…

Татищев понял: крепко граф его не жалует. «Русский, да еще умный, – говорил Бирен при дворе, – таких опасаться надобно».

Анисим Маслов вступился за Татищева.

– Вот, – сказал обер-прокурор, – Блументроста все хаять стали, и делами наук бестолковый Шумахер ведает. Академию бы отдать под руку Татищева – немалая бы польза нам вышла…

– До господ академиков, – ответил ему Бирен, – которые время свое в дебошах кляузно проводят, мне и дела нет! Вы бы знали, дорогой Маслов, как много у меня забот при дворе…

Справедливо: Бирен сейчас имел немало забот (личных). Фекла Тротта фон Трейден на коленях за ним ползала.

– Осчастливьте, – умоляла она. – Осчастливьте меня и несчастного полковника, которому вы не смеете отказать в мужестве!

Наступила весна – время любви и надежд…

– Не могу! – хмуро отвечал Бирен свояченице. – Но грех мужества и оскорбленной невинности можно прикрыть лишь розами Гименея. Неужели ты согласна стать женою насильника?

– О-о-о, – простонала Фекла, – я сплю на угольях…

Бирен распорядился, чтобы Бисмарка из крепости выпустили.

– Кажется, этот негодяй родился счастливчиком. Пусть он явится к моему столу для обеда. – А за столом граф любезно спросил Бисмарка: – Полковник, кто были ваши предки?

– Ну! – распетушился Бисмарк. – Стыдно, граф, не знать Бисмарков! Кто славился охотой в Бранденбурге? Кто умел выпить и закусить чем-нибудь солененьким? И так уже половину тысячелетия, начиная с 1270 года… Это вам не шутка, граф!

Бирен остро позавидовал древности рода Бисмарков, и Фекла Тротта фон Трейден была обручена с прусским убийцей.

Анна Иоанновна щедро осыпала Бисмарка милостями, от казны царской дали ему каменный дом в Петербурге. Принцесса Анна Леопольдовна и ее жених, принц Антон Брауншвейгский, несли в процессии шлейф невестиного платья. Молва о такой неслыханной чести дошла и до Пруссии; король прислал убийце письмо: «С высоты своего нового величия, о бродяга Бисмарк, не забудь бедного короля бедной Пруссии… Узнай, кстати: нельзя ли продать русским старые штыки? У меня также залежались голенища от ботфорт. При известной бережливости русские могли бы еще их носить долго…»

Бисмарк стал генерал-майором, и Бирен спросил его:

– Может, Людольф, ты желаешь получить губернию?

– Но я не знаю русского языка, чтобы управлять ею.

– Тут нужна палка, а не язык. Хорошо, мы подумаем…

По ростепели дорог Густав Левенвольде уже скакал в Варшаву: начинались тревоги в Европе по случаю смерти Августа II, русская армия Петра Ласси стягивалась к рубежам империи…

Версаль упрашивал Петербург поддержать на престоле польском Станислава Лещинского. А за это обещал быть в дружбе с Россией. Версаль гарантировал завоевание провинций в Гиляни и Прибалтику, Франция сулила России защиту ее интересов в делах турецких, она признавала за русскими царями императорский титул… Казалось бы, чего еще надо? Но Остерман, верный союзу с Веной, убеждал царицу в обратном:

– Союз с Францией вреден для нас и за дальностью расстояния, через головы княжеств немецких, весьма неудобен… Ваше величество, зачем вы Миниху Крестовский остров в столице подарили? Дом в Кронштадте, дом в Петербурге… ему все мало! Фельдмаршал о вашем обер-камергере графе Бирене очень дурно отзывался.

Интрига уходила далеко – до типографии, где Шумахер велел «Ведомостям» Миниха более не восхвалять. Звезда прожектора медленно угасала на горизонте славы. Спасти Миниха могла только война. Теперь он рассуждал так:

– Дело мое – дело солдата! Но конъюнктуры польские – палка о двух концах: ежели мы в Польше завязнем, с Францией через то рассорясь, начнут турки рвать Россию со стороны степей ногайских. И вот тогда начнутся страхи и кровь великие…