Валентин Пикуль - Каждому свое

– Ваше сиятельство, – доложил он Кутузову, – своими глазами вчера видел Наполеона. Скакал как бешеный с Дюроком и мамелюками. На Заале уже собраны его силы, и, ударь он покрепче, боюсь, не примкнула бы к нему и Вена…

– Ожидаю от Меттерниха всяческих пакостей!

– А вы не больны ли, ваше сиятельство?

– Что-то недужится, но терпеть можно…

Не доехав до Дрездена, Михаил Илларионович остановился в силезском городишке Бунцлау, где прусский майор фон Марк уступил ему второй этаж своего дома. Был апрель, по утрам пели птички. Встревоженный, в Бунцлау приехал Виллие, лучший врач армии, а прусский король срочно прислал к больному своего лейб-медика Гуфеланда, и тот сказал Виллие:

– Простите, коллега, я вас оставлю. У меня репутация лучшего врача в Европе, и на старости лет не хотелось бы запятнать ее смертью столь великого человека…

Весь израненный в битвах, истощенный волевым напряжением героики 1812 года, Кутузов отвергал все лекарства.

– Съешь сам, если ты меня любишь, – говорил он Виллие.

Он еще был способен диктовать адъютантам по нескольку страниц кряду, все помня, не ошибаясь в деталях. Но подписывать бумаги уже не мог. Царь встал перед ним на колени:

– Простишь ли меня, Михаила Ларионыч?

– Я уже простил тебя, государь, – ответил полководец. – Но зато Россия никогда не простит…

Он ушел из жизни непобежденным, его имя навеки осталось свято в русском народе. Его похоронили на Невском проспекте Петербурга – в Казанском соборе, куда свозили военные трофеи, и он спит мертвым сном под шелест знамен поверженного противника. Но после его кончины русская армия стала терпеть поражения – непростительные для ее чести!

Дрезден, как и вся Саксония, нравился русским: всюду чистота, саксонки очаровательны, еда в трактирах дешевая, вкусная, ребятишки с горшками ходили по русским караулам, угощая солдат горячим супом. «Меня прислала к вам мама, попробуйте, это она сварила для вас!» – говорили они. Зазевайся офицер или солдат на улице, его сразу обступали добрые, вежливые люди, иные знали русский язык:

– Не угодна ли помощь? Если вам стало скучно, не навестите ли мою семью? Мы вместе пообедаем, выпьем пива…

Командующим русско-прусской армией был назначен генерал Витгенштейн; лейб-медик Виллие застал его в Дрездене.

– Кутузова нет. Государь просил не разглашать войскам это печальное известие до тех пор, пока вы, Петр Христианович, не одержите над Наполеоном хотя бы одну победу…

Наполеон – через лазутчиков – все уже знал.

– Прекрасная новость! – воскликнул он, обращаясь к Бессьеру. – Вы, герцог, оповестите об этом наши войска, чтобы не один я пыхтел здесь от радости…

Бессьер, герцог Истрийский, командовал его кавалерией. Честный человек, он сказал, что благороднее будет послать трубача в русский лагерь с соболезнованием.

– Не будь бабой! – обругал его император. – Дюрок, пошли лазутчиков, и пусть они испортят настроение русским…

Наполеон сильно сдал, он как-то обрюзг, отяжелел, сделался сонливым; Бертье стал многое забывать, путался в бумагах, брюзжал. Наполеон выехал из Веймара к армии со словами:

– Наполеона нет – я снова генерал Бонапарт!

Сражение при Люцене открыли русские, им противостоял маршал Ней, на глазах которого Бессьера убило ядром. Это же ядро повалило еще кого-то, но кого? Ней не рассмотрел.

– Послать гонца по шоссе к Веймару, чтобы император пошевеливался! – кричал Ней. – Пусть он не думает, что здесь фуражиры дерутся из-за сена – сейчас будет бойня…

Наполеон прискакал, а Ней был уже весь в крови.

– Ты ранен? – спросил император.

– В ногу. Это кровь лошадей, убитых подо мною…

Юные «марии-луизы» не отваживались бежать под градом русских ядер, и тогда Наполеон сам повел их за собою:

– Или вы решили прожить сто лет? Не выйдет… Чего бояться? Кому придет свой час, тот умрет и без помощи ядер!

Он все время подтягивал с Заалы резервы, и к вечеру его силы намного превысили мощь союзников. Когда царь ехал с поля битвы, ему освещали дорогу фонарем, чтобы конь не наступал в темноте на умирающих. Рано утром он разбудил прусского короля и сказал, что сражение при Люцене нет смысла возобновлять вторично – лучше отступить…

Фридрих-Вильгельм предался отчаянию.

– Я знал, чем это кончится. Наполеон велик, а все мы – ничтожны… Шарнхорст, вы слышите меня?

Шарнхорст, раненный при Люцене, лежал в соседней комнате и еще не знал, как близка его смерть.

– Я все слышу, – ответил он. – Если Attila modern пойдет на Берлин, сжигайте его, как сожжена и Москва, только не порывайте с Россией – она последняя надежда нашей Пруссии!

Наполеон вступил в Дрезден с саксонским королем, покинувшим свою столицу на грязной тачке. Не зная, чем умилостивить зверя, горожане прислали к императору депутацию почтенных людей, чтобы он отказался от мщения городу.

– Не распинайтесь! – оборвал он их речь. – На окраинах ваших квартир еще висят гирлянды, развешенные в честь татарских полчищ Александра, мостовые Дрездена еще осыпаны цветами, которыми ваши же дочери закидали казачьих лошадей… Кого хотите обмануть? Меня? Стыдитесь, господа…

Утром 8 мая в замке Вушен, где расположилась Главная квартира царя, услышали залпы пушек со стороны Бауцена.

– Теперь он от нас не отвяжется, – сразу приуныл прусский король. – Зачем я связался с русскими? Французы снова загонят меня в Мемель, где я буду сидеть на одной салаке с вареным картофелем… Ужас, ужас!

Александр велел Витгенштейну поспешить к войскам:

– Скачите к Бауцену, я выезжаю за вами.

– Но я не могу покинуть ваше величество…

Командующий как прилип к царю, так уже и не отлипал во все время битвы. Сам не решался командовать, зато бравым голосом четко передавал приказы императора. Александр заметил вдали маршала Нея со свитой, крикнул на батареи:

– Никитин! Видишь ли ты эту блестящую кучу генералов? Свали мне хоть Нея, и я ничего для тебя не пожалею…

Ней доложил Наполеону:

– Опять эти дьявольские батареи Никитина! Вчера Бессьера, а теперь – Дюрока… Можете полюбопытствовать сами, сир: Дюрок таскает по земле все свои кишки…

Дюрок, почти обезумев, старался запихнуть в себя обратно выпадающие внутренности, уже измазанные в грязи.

– Сир! – вопил он. – Это конец… конец! И не только мне, всем конец… Разве Ланн не просил вас перед Ваграмом? Теперь прошу я: не мучайте больше Францию! Я так хочу еще жить, сир… застрелите меня, сир! Это конец…

Наполеон понял, что хирурги тут не помогут:

– Терпи, Дюрок: у каждого из нас своя судьба…

– Яду! Отравите меня, застрелите меня… умоляю! Даже раненых лошадей, и тех пристреливают из жалости.

– Нет, Дюрок, умри сам …