Валентин Пикуль - Каждому свое

Рапатель крутился перед Моро на лошади:

– Все главные направления вы раздали своим генералам, а что же, черт побери, останется для командующего?

– У меня останется мой верный адъютант…

Пушки уже насытили воздух серой золой, пугливые лошади вставали на дыбы, молотя в едком дыму передними копытами. Из леса выползали раненые, они спрашивали – где фургоны с хирургами? Моро заметил солдата, у которого штык, словно турецкий ятаган, уже согнулся в рукопашной.

– Питуэ! – позвал его Моро. – И ты? И тебя?

– И меня тоже… Прикладом – все зубы. Всмятку!

– Есть бутылка бордоского… дать?

– Дай, Моро… мне сейчас паршиво!

Кавалерия выходила из боя с размятыми киверами, от гордых султанов остались жалкие перья. Страдая от боли, люди рвали на себе ремни амуниции, и кожа лопалась, как бумага. Все было, как всегда, и ничего нового Моро не наблюдал. Гусары возвращались из атак без лошадей, их головы были замотаны рубашками. На вопросы генерала они отвечали:

– Мы с шоссе… там уже навалили… гору!

– Как держатся австрийцы? – спрашивал Моро.

– Их полон лес, но разбегаются… Мародеры из деревень уже пошли с мешками, всех подряд раздевают догола.

Лагори вырос из-за плеча Рапателя, строгий:

– Моро, за Анцигом у нас не все ладится.

– Я чувствую. Скомандуй драгунам – марш…

Фаланга кавалерии пошла в бой, гневно выкрикивая:

– Да здравствует Франция… честь, слава!

Впереди мчался юный полковник с трубкой в зубах.

– Заставлю плакать венских дам! – орал он.

– Глупец, – сказал Моро. – С трубкой и без оружия?

– А, ему плевать… тут все равно не выживешь!

Болезненно напрягая слух, Моро с Лагори пытались определить источники боевого шума, дабы распознать лабиринты движения колонн, эпицентры атак и взлаи собачьих свор, следующих за колоннами, – так, наверное, дирижеры в оглушительном реве оркестров улавливают отдельные звучащие мелодии. Неожиданно повалил мокрый снег. Со сбитыми на живот седлами из леса выбегали ржущие от ужаса кони – без всадников.

– Лагори, – сказал Моро, – надо обуздать мародеров. Если они сейчас разденут раненых, бедняги замерзнут. Пошли в лес солдат – пусть расстреляют всех, кто с мешками…

Лошадь вынесла из гущи боя драгуна Бертуа, нога которого застряла в стремени, и Бертуа бился головой о кочки и лесные коряги. Моро кинулся наперерез взбесившейся лошади, ударил ее кулаком в глаз, освободил ногу драгуна, потащил его в санитарный фургон.

– Бертуа, милый, – говорил он, – потерпи… еще немного. Терпи, друг, терпи. Мы побеждаем. Ты будешь жить…

В тылу эрцгерцога Иоанна возникла сильная пальба, над лесом взметнулись огненные дуги, – это дивизии Нея и Ришпанса сомкнули свои ряды среди павших и побежденных.

– Вот теперь они помирятся, – сказал Моро.

– Или опять подерутся, – отвечал Лагори…

Лай собак в лесу утихал. Трубачи эрцгерцога уже играли общее отступление – обратно, через колдовские чащобы, к нерушимым дунайским мостам. Молодой еще человек, Иоанн был недурно воспитан своими менторами. Он указал:

– Во что бы то ни стало необходимо спасать раненых. Грех падет на мою душу, если оставим их под снегопадом.

Юноше отвечали, что лазаретных лошадей нет:

– Остались одни першероны, впряженные в пушки.

– Берите лошадей артиллерийских.

– Как? Тогда наши пушки достанутся французам.

– Да, но люди дороже бронзы…

Рапатель доложил, что эрцгерцог Иоанн поступил благородно, бросив на поле боя 87 орудий – ради спасения несчастных. Моро дал ответ, вошедший в историю гуманизма:

– В эти пушки запрягите наших лошадей и отправьте их Иоанну, чтобы французы разделили великодушие противника…

Уроки Талейрана не пошли впрок: Моро очень кратко изложил в бюллетене для Парижа известие о победе, как о самом рядовом столкновении с противником. Зато его армия солдатским инстинктом уже оценила значимость битвы при Гогенлиндене, она пожелала устроить в честь Моро иллюминацию, чтобы в пышном венке красовалось его краткое имя.

– Мои убеждения республиканца, – с гневом возражал Моро, – не позволяют мне принимать восхвалений лично себе. Будет лучше, если я завтра сам поздравлю всех!

Вдоль шоссе выстроились полки. Моро им сказал:

– Как солдат не забывает цвет мундира, который носил на себе, так и мы, граждане и солдаты Французской республики, не забудем день Гогенлиндена! Благодарю вас…

Вверх взлетали раскромсанные каски, иссеченные кивера и простреленные шапки из звериных шкур:

– Слава Моро… Да здравствует наша республика!

Это был его звездный час – уже неповторимый…

Рейнская армия преследовала австрийскую, всюду разбивая ее на маршах. Наконец завиднелись и венские пригороды – до столицы Габсбургов оставался один суточный переход. Из ножен вылетели сабли, торжествуя в салютах.

– Ура! Завтра мы уже пируем во дворцах Шенбрунна… будем гулять по Пратеру с венскими красотками…

Но здесь армия и была остановлена Бонапартом, который не мог вынести, чтобы вступление Моро в Вену затмило его славу победителя при Маренго. Очень сухо он указал с курьерскою почтой, что Франции необходим мир. Только мир… И напрасно генералы умоляли Моро сделать последний рывок к столице врага – Моро бестрепетно подчинился приказу:

– Подавим в себе низменные порывы честолюбия. Мир для народа Франции сейчас важнее новых триумфов…

…Французские историки с горечью писали об этих незабываемых днях: «Победа при Гогенлиндене была последней республиканской победой. Никогда больше Франция не видела такой скромности в своих военачальниках, такой почтительной преданности со стороны солдат, таких трогательных проявлений патриотизма…» Дребезжа на зимних ухабах стеклами, карета увозила Моро в древний уют тишайшего Страсбурга, где его ожидала Александрина и новый, 1801 год. Моро чувствовал себя хорошо: Рейн оставался естественным рубежом Франции. И пока Моро едет, маховые колеса истории вращаются гораздо быстрее, нежели колеса его расхлябанной кареты.

Падение Мальты привело Бонапарта в уныние:

– У меня гадкое состояние, Бертье! Мне было бы легче, кажется, видеть англичан на высотах Монмартра, нежели знать, что они торчат в Ла-Валлетте… Нельсон убрался из Неаполя, но – куда? Лучше спихнуть мальтийские дела на Павла, и пусть он сам разбирается с англичанами.

– А нам уже пора убрать Массена из Италии, где он слишком увлекся «собиранием подарков от благодарного населения».

– Да, Бертье! Массена с его наклонностями вскоре понадобится нам в иной части света, совсем в иной…

Бонапарт не скрыл от общества большие успехи Рейнской армии, личными письмами поздравил Ожеро и других генералов – только не главнокомандующего! Увы, битва при Гогенлиндене стала поводом для глупейшего скандала, в котором, к счастью, не были замешаны ни генерал Моро, ни сам первый консул. Тщеславной теще взбрело в голову, что лавры зятя обязывают Жозефину немедленно принести ей личные поздравления. Не дождавшись Жозефины у себя дома, она сама поехала в Мальмезон, уже распаленная гневом неправедным. Мадам Гюлло прихватила и дочку, но Жозефина, как на грех, в это время принимала ванну: через лакея она просила гостей подождать, пока она приведет себя в порядок. Для тещи это промедление послужило сигнальным выстрелом из пушки: