Валентин Пикуль - Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты

Пальцы фельдмаршала уже рвали крупные серьги из ушей мумии, он обдирал со лба княжны золотые лошадки, при свете факелов нестерпимо ярко вспыхивали древние камни украшений. И всюду, одержимый страстью, Миних искал (и находил!) древнейшие монеты мира для своего минц-кабинета.

Пастор Мартенс, между прочим, обнаружил, что здесь свободно растет спаржа. Стали генералы русские и немцы есть спаржу, растущую в дикости, и похваливали ее.

– Велите солдатам, чтобы тоже спаржу ели…

Но солдата русского травою не прокормишь: ему нужен хлеб кислый, мясо жирное, чеснок едучий. Скрипя тысячами колес, в нерушимой фаланге строя, армия России, казалось, не шла по степи, а текла и текла – все ближе к Перекопу, в самое пекло рабства, из которого не раз беда на Русь приходила и куда враг с добычею возвращался, еще ни разу не отмщенный.

Принц Гессен-Гомбургский в эти дни собрал у себя офицеров иноземных, которые при нем служили, и сказал им:

– Фельдмаршал Миних ради замыслов честолюбивых желает погубить нас. Не проще ли связать фельдмаршала, яко сумасшедшего, а всю армию скорее назад повернуть?

Манштейн тоже был в кругу принца и средь ночи разбудил Миниха, доложив графу о заговоре против него.

– Сопляк! – отвечал Миних, перевернувшись на другой бок.

На ночлегах, в пространстве замкнутого рогатинами каре, весь скот и лошади оставались внутри и за ночь выедали под собой каждую травинку. Когда поутру армия снималась с бивуака, оставался после нее пыльный, перепаханный копытами квадрат голой земли.

А среди ветеранов, кои еще Полтаву помнили, шагали и отроки – почти мальчики. Так же, как и старики, изнывали они в мундирах, терпеливо несли на плечах бревна рогатин или пудовые ружья. Солдатам этим из бедных дворян было лет по тринадцать-четырнадцать… Детство тогда кончалось очень рано, и с отроков послушных тогда уже спрашивали, как со взрослых.

– Вперед дети мои! – рычал на них Миних из коляски. – Кто остановился, тому смерть…

Под ногами армии вытаптывались луга диких тюльпанов.

А за Конскими Водами безводье полное, от зноя пиво бурдой вскипало в бочках. Солнце пекло темя, мозг расплавляя, и начались смерти. Быстрые и нечаянные, как молнии. Мертвых бросали в степи, обморочных кидали на телеги навалом – везли дальше, пока не очухаются. Хрипели, умирая от жажды, волы украинские; выстелив по земле вспотевшие шеи, ложились в тоске плачущие лошади. И страшно-страшно ревел на привалах скот, не поенный целыми сутками; для нужд армии гнали его в центре каре, бережа от нападений татар. Но отступать было уже некуда, армия покорно держала «дирекцию прямую»…

17 мая 1736 года русское каре с ходу уперлось в Перекоп.

Максим Бобриков долго всматривался в пыльную даль.

– Перед нами ворота Ор-Капу, – сообщил он Миниху.

– Ор-Капу? А что это значит?

– Очень просто: Капу – дверь, а Ор – орда, вот и получается, что Перекоп сей есть «дверь в Орду».

Двери эти были нерастворимы!

Миних для начала вывел армию на пушечный выстрел от врага; пот обильно катился через его мясистый лоб, собранный в могучие складки.

– Передайте войскам, – наказал он Манштейну, – что за Перекопом ждет их вино и райская пожива. Но если стоять здесь, как стоял при царевне Софье князь Василий Голицын, то все они передохнут. Ад – только здесь! А за этим валом – райские кущи!

Но 185 турецких пушек зорко стерегли вход в Крымское ханство. А над воротами Ор-Капу гордо реяли хвосты черных кобыл. И старая мудрая сова сурово глядела на пришельцев из стран прохладных… Миних только тут понял, что его обманули лазутчики: на телегах в Крым не въедешь, крепость необходимо штурмовать, а противу 185 пушек он притащил сюда свои 119 орудий.

– Стол! Чернила! Перо мне! – потребовал Миних.

С помощью Максима Бобрикова стал он писать хану крымскому, что явился сюда, дабы предать ханство его разорению, а первое условие для переговоров – сдать Перекоп. Это нахальное письмо отослали. Стали ждать репримады. И вот из ворот Ор-Капу выехал мурза:

– Мой хан, глубокий рудник всей мудрости мира, из которого каждый выносит по крупице разума, ничего не слыхал о войне с Россией. Мой хан (да увековечит аллах его величие под небосводом!) удивлен гостям у ворот дома своего… Каковы причины привели вас сюда? Если набеги на города ваши, то Бахчисарай невиновен в этом – мой хан Каплан-Гирей не отвечает за дерзость диких ногаев…

Миних выслушал перевод толмача спокойно:

– Спроси его теперь, Бобриков: сами отворят ворота перекопские или нам, поднатужась, ломать их надобно?

Бобриков долго думал, а потом рявкнул на мурзу знатного:

– Россия пришла – отворяй Крым, пес худой!

Мурза вытянул плетку, указывая на «двери в Орду»:

– А ключей от них не имеем… Гарнизон крепости Перекопа составлен из янычар константинопольских, вот с ними и договаривайтесь! Татар же в Перекопе нет…

К фельдмаршалу подошел Манштейн, сообщил:

– Продовольствие кончилось. Князь Никита Трубецкой обманул ваше сиятельство – обозы не прислал… Что делать станем?

– Всем спать, – отвечал Миних устало…

И на виду Перекопа вся армия попадала на землю, изможденная до крайности. Дошли! Но так ведь доходили не однажды и предки их. Дойдут до Перекопа и… возвращаются, на пути умирая. Бывалые люди сказывали:

– За воротцами этими дивная землица лежит, текут там реки виноградные, а по садам барашки курчавые бегают. Сарацинское пшено, рисом прозываемое, и полушки у татар не стоит… На огородах фруктаж редкостный произрастает, какого у нас на Руси даже знатные бояре никогда не едали!

Миних в эту ночь, кажется, глаз не сомкнул: «Быть в Крыму или не быть?..» Еще затемно строились полки, в компанент стаскивали больных и обозы, чтобы маневрам не мешали. В строгом молчании уходили ряды, колыша над собой частоколы ружей. Священники, проезжая на телегах, торопливо кропили солдат святою водицей. Погрязая по оси колес в песок зыбучий, тяжко ползли мортиры и гаубицы. Рассвет сочился из-за моря, кровав и нерадостен, когда войска вышли на линию боя. Миних, восседая на громадной рыжей кобыле, проскакивал меж рядов солдатских, вещая повсюду открыто:

– Первого, кто на вал турецкий взойдет, жалую в офицеры со шпагой и шарфом… Помните, солдаты, об этом!

Янычары жгли костры на каланчах каменных, ограждавших подступы к Перекопу. А ров на линии столь крут и глубок, что голова кружилась. И тянулся он, ров этот, за столетия рабами откопанный, на целых семь верст – от Азовского до Черного моря. Но воды в нем не оказалось (татары – инженеры никудышные).

Миних пылко молился перед баталией:

– Всевышний, ты меня услышал – воды там нет во рвах проклятых, и я благодарю тебя за это. Так помоги мне ров преодолеть…