Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Какой же это будет разговор – Мышецкому не дал досказать Влахопулов:

– Абсолютно согласен с вами, князь. Разговор короткий! Пошлем туда взвод казачат, выпорем каждого пятого и сдадим дело в архив.

Чиколини был другого мнения:

– Выпороть всегда можно, ваше превосходительство, благо они уже не раз пороты. Но…

– Что – но?

– Духанщики…

– Что – духанщики?

– Духанщики-то, говорю, тоже не святые. Заодно бы и их, хотя бы через десятого – на одиннадцатом… Их бы тоже подкрепить с заду надобно! Совсем уже заворовались. Оттого и насыпи ползут под шпалами. На живую нитку гонят дорогу.

Несколько раз взоры присутствующих обращались в сторону Сущева-Ракусы, но полковник терпеливо отмалчивался, очевидно, уже давно имея собственное мнение. А говорилось тут много, даже очень много. Начальство-то рядом, и каждому хотелось показать, что он тоже не дурак. И клеили варианты усмирения – один нелепее другого…

Наконец Сергею Яковлевичу надоело это.

– Господа, – сказал он, – так мы только будем муссировать вопрос, а время не ждет. Я не склонен посылать на сто двадцатую версту голубя мира, но и церемониться с этим сбродом тоже не будем!

И тогда Аристид Карпович спросил его с ухмылкой:

– Что же вы предлагаете конкретно, ваше сиятельство?

Но конкретно Мышецкий ничего не мог предложить: забастовка при тех условиях, в каких она возникла, далеко в степи, где все на откупе у воронов-духанщиков, – этот вопрос был неясен. Кроме общих, ничего не значащих фраз, Сергей Яковлевич – к стыду своему – ничего не мог ответить жандарму.

– Таково мое мнение, – закончил он.

И с неудовольствием заметил, что жандарм похоронил где-то в своих усах ядовитую усмешку.

– Сергей Яковлевич, – сказал Влахопулов, – вы лучше всех других поняли положение. Вам, мой милый, и карты в руки… Поезжайте с казаками! На вашу ответственность…

«Вот те раз, – удивился Мышецкий. – Договорились!»

Только тогда вступил в разговор Сущев-Ракуса.

– Не нужно никаких казаков, – начал полковник уверенно. – Перепори, господа, завтра хоть всю Россию – умнее Россия не станет. Дайте мне сюда эту ведомость. Сколько там на насыпи землекопов?

Посмотрел и отбросил ведомость:

– Триста с чем-то… всего-то? Где бухгалтер?

Позвали бухгалтера.

– Каков средний заработок землекопа?

– В среднем? – склонился тот.

– Да, в среднем. За последнее время.

– Сие трудно определить, господин полковник.

– Умники! – вдруг сочно выговорил жандарм и встал. – Бунтуют рабочие, и правильно делают, что бунтуют… Что же требовать внимания к ним от скорпионов-торгашей, ежели даже главный бухгалтер управы не ведает в расчетах!

Кобзев осторожно подал голос:

– Если вас, полковник, интересует недельный заработок, то я смогу сказать… Только это для земляных работ в средней полосе России.

– Черт с ним! Будем расплачиваться по средней…

Иван Степанович назвал сумму, и жандарм тут же ловко подсчитал на клочке, сколько требуется денег. Повернулся к бухгалтеру:

– Через десять минут деньги должны лежать на этом столе. Да не вздумайте тащить в ассигнациях. В степи – не разменять. Сыпьте мелочью…

Бухгалтер убежал. Сущев-Ракуса саркастически улыбнулся и крутанул ус. Неожиданно отвесил легкий поклон в сторону Кобзева:

– Вам спасибо, господин статистик. Поддержали…

Влахопулов хрипло шепнул Мышецкому:

– Ради меня, поезжайте вместе с полковником. А то у нашего жандарма иногда бывают опасные завихрения в масонство!

Аристид Карпович умно посмотрел на губернатора.

– Правильно, – сказал он. – Я и сам хотел попросить Сергея Яковлевича, чтобы он сопутствовал мне. Все-таки, согласитесь, господа, я власть карающая, а здесь нужен миро­творец!..

В дорогу захватили три бочки вина и полный вагон чуреков. Неслись, пренебрегая опасностью, со скоростью семьдесят верст в час.

Два вагона позади паровоза, вперед тендером, лихорадило от вибрации. Стонали под колесами рельсы, звенели в окнах стекла.

Два человека на паровозе – два человека в вагоне.

Вино, чуреки, деньги…

А вокруг – степь, степь, степь.

Дымно, пыльно, жарко.

Сущев-Ракуса прикуривал одну папиросу от другой, его болтало от тряски, как тряпичную куклу. Он спросил Мышецкого совсем о постороннем:

– Что вы там задумали с Иконниковым? Журнал издавать, что ли?

Сергей Яковлевич, пригнувшись к уху жандарма, в грохоте и вое летящего поезда, втолковал ему свою мысль о сборнике в пользу голодающих.

– А что за писатели? – так же крикнул жандарм.

Мышецкий назвал несколько имен: Ясинский, Соколова, Каплунов-Уманский, Винницкая, Кауфман, Оглоблин, Дорошевич…

Состав, проскрежетав тормозами, остановился. В тишине, прерываемой шипением пара, Сущев-Ракуса ответил:

– Писателей стало – как собак нерезаных. В навоз плюнь – попадешь в писателя. А пишут – читать не успеваешь. И все какие-то новые…

Начальник дистанции, растерянный и жалкий, поднялся в вагон. Жандарм наорал на него безо всяких предисловий:

– Милостивый государь! Что у вас тут творится? Так нельзя вести дела с рабочими. Всю губернию мне взбаламутили… у вас хоть один духанщик есть сейчас под рукою?

– Один найдется.

– С головой его мне, – велел Сущев-Ракуса. – Выдайте… Без крови на этот раз не обойдется. И срочно созывайте рабочих. Чтобы переводчик был… Быстро все!

Начальник дистанции кубарем выкатился из вагона, а Сергей Яковлевич спросил:

– Зачем вам этот духанщик?

– Выпорю, – кратко ответил жандарм. – Выпорю и отпущу с миром: иди, миляга…

Вокруг поезда с начальством собралась громадная толпа голытьбы. Пожалуй, тут не триста с чем-то, а побольше… Русских лиц Мышецкий почти не различал в этой толпе – характерные скулы, глаза щелками, рваные халаты и тюбетейки. В руках – мотыги, похожие на оружие. Где-то в отдалении бойко пересыпалась птичья речь китайцев.

Аристид Карпович подсказал сбоку:

– Начинайте! Быка за рога – и дело с концом. А я покачу бочки…

Мышецкий поднялся на груду шпал:

– Произошло обидное недоразумение, – сказал он, резко сдернув пенсне, словно опуская забрало. – Губернское управление, учитывая требования дороги, сочло своим непременным долгом…

Сущев-Ракуса взбежал на шпалы, почти грубо оттолкнул вице-губернатора в сторону.

– Что вы, князь? – сказал он ему. – Разве же так надо разговаривать? Уступите уж мне…

Полковник выгнулся над шпалами, словно его переломили пополам, и вдруг злобно рявкнул в это скопище халатов, тюрбанов и тюбетеек:

– Сволочи! Вешать буду…

Мышецкий вздрогнул – что он, с ума сошел? Толпа глухо зароптала. Острые мотыги, отточенные в земле до слепящего блеска, сверкнули над людьми клинками.