Абдижамил Нурпеисов - Кровь и пот

— Так, та-ак… Переехала, значит. Это ты хорошо придумала.

— Да уж не знаю, — хорошо ли, плохо ли, а только переехала.

— А я что говорю? Правильно сделала. Ведь я, Бибижгмал, ведь я-то знал все заранее, когда уезжал… Уезжал, а сам сразу и подумал: обязательно к рыбакам переедет! А теперь вот и верблюдица разрешилась… Гм!..

— Слава богу, дожили! И ребятки рыбой отъелись.

— Во-во! А что, моя баба — хуже других, что ли! Или она прокаженная? Не знает она своей выгоды? Хи-хи!.. Ау, жена! Ты только с домашним хозяйством управляйся, а со всем остальным я сам управлюсь. Вот увидишь, жена, ты еще у меня разбогатеешь! Почтенный муж твой — большой человек! Скоро у меня будет… Где же это у меня пестрый курджун, а? — спохватился вдруг Судр Ахмет, пошаривая руками возле себя и оглядываясь.

Курджуном оказались два небольших узелка, притороченных к седлу. В одном узелке был порядочный синебокий чайник. В другом — фунта два чаю и немного дешевых конфет. Чайник, чай и конфеты прислал в подарок старший брат Ахмета, Нагмет из Челкара.

Сын Нагмета с детства рос в городе, выучился кое-как по-русски и устроился потом в судебной канцелярии. Должность исполнял он самую маленькую, но земляки считали его настоящим Судьей. Раньше Судр Ахмет все как-то забывал, что у него есть брат Нагмет. Но как только племянник стал Судьей , Судр Ахмет зачастил в город.

Останавливаясь у брата, он приказывал снохе стелить себе самую чистую кошму, тут же забирался на нее и, надувая щеки, восседал на самом почетном месте. На Нагмета поглядывал он с ревностыо. Он видел, с каким почтением относятся все к отцу Судьи, и сердился. «Ау, как же так? — думал он. — Как это получается? Нагмет сын Маралбая, и я сын Маралбая. А он вон как важничает? А я не от Маралбая родился? Теперь вот его зовут Отцом Судьи! Как же так? Почему же меня не зовут Дядей Судьи? Что, мне самому себя называть так, а?»

Если в доме оказывались незнакомые, Судр Ахмет становился как хозяин — во все вмешивался, надоедал всем своими распоряжениями. Племянника он звал ласкательно: «Кабенжан», хихикал, похлопывал его по плечу… Племянник дядю терпеть не мог, но сдерживался. Однажды только крепко обидел он дядю. Был полон дом посторонних, а он возьми да и скажи:

— Так как, дядя… Значит, говоришь, на берегу оставил дом? Теперь, значит, можно тебя звать Ахмет-рыбак? — и, не удержавшись, расхохотался, подлый! И гостям стало весело, чтоб их всех разорвало! Крепко обиделся тогда Судр Ахмет.

Вот если бы он тогда вскочил да крикнул бы: «Ноги, мол, моей больше у вас не будет!»— да и пошел бы прямо по дастархану к двери и ушел бы, а потом брат Нагмет и Судья бежали бы за его конем и молили бы простить их — ух, вот было бы здорово!

Предупредительный племянник скоро смягчил сердце обидчивого дяди, подарив ему рубаху и штаны, а жене его — платок и платье из дешевого ситчика! Дядя немного отошел, но обиды не забыл. Он ходил по городу, и, если кто-нибудь смеялся, ему казалось, смеются над ним. Он ехал домой, и будто углем на нем написано было: «Ахмет-рыбак». Конь его попукивал на ходу, а ему слышалось: «Ахмет-рыбак!» Трясогузка долго летела за ним, садилась иногда впереди на дороге, дергала хвостиком, попискивала: «Ахмет-рыбак»…

Только Танирберген, храни его господь, хорошо поговорил с ним, как с баем поговорил! Узнав, что Судр Ахмет едет к морю, он завел речь об Акбале и всем святым клялся, что подарит Ахмету лучшего коня, если дело будет сделано.

Теперь он радовался, что сидит с женой и детьми в своей юрте. И серая верблюдица благополучно опросталась, и вообще все было хорошо. Несколько раз, не удержавшись, выходил он к верблюжонку и, радостно приговаривая: «Ух ты!»— щипал его за мягкий плюшевый нос.

Раздав городские гостинцы, покричав, пощелкав языком, он сел пить чай. Откусывая, сося мягкие липкие конфеты, он пил чашку за чашкой крепкий чай, потел, утирался, говорил и нюхал, чем пахнет со двора. А со двора пахло хорошо. На дворе варилась в котле рыба.

— Жена, а жена! — время от времени спрашивал он. — Котел не пора снимать? Копченая рыба ой как быстро варится, а?

Он сажал себе на колени совсем черных от солнца, пропахших рыбой ребятишек и хихикал, глядя, как из котла во дворе идет вкусный пар.

— Ну как, хороший у вас отец, а? Хороший, хороший у вас отец, конфет вам из города привез, да?

Потом вспомнил Акбалу и сделал озабоченное лицо.

— Ау, жена! Отнеси бедняжке щепотку чаю и пару конфет! Скажи, Ахмет помнит о ней. Совсем сирота, бедняжка…

Потом долго, жадно ел рыбу, чуть не подавился сперва, а наевшись, вдруг подумал: «Ау! Совсем дурак этот Судья, мой племянник! Ахмет-рыбак, хи-хи… А вот возьму и останусь я рыбаком. Тут хорошо. Рыбка всегда будет, а?»

Он прилег, и глаза его тотчас стали слипаться.

— Ау, жена!.. — сонно бормотал он, поглаживая живот. — Вон остальные аулы — чего они едят? Бедные, богатые… Я тебя спрашиваю, жена, чего они едят? Молоко едят… И все. Насчет крупы и не думай. Н-да… Век не увидишь. Ах ты, моя Бибижамал!.. А у нас — море… Прямо как с неба все валится. Готовая пища! Ложись на спину, открой рог — только успевай глотать! Н-да… Глотать! Лишь бы жевать не ленился, вот как… А тут — Судья, хи-хи!.. — закончил он загадочно и игриво похлопал жену.

После обеда зашли рыбаки. Ахмет проснулся, вспомнил про свою новость и стал важным. Поздоровались, помолчали, Ахмет хотел сперва поговорить о том о сем, но не удержался и сразу брякнул:

— Слыхали? Царь, говорят, решил брать казахов в солдаты?

— Не может быть! — усомнился Мунке.

Тогда Судр Ахмет распалился.

— Как не может! — закричал он. — Вон, гляди, это что? Уши? Так вот, собственными ушами слышал я! В городе все известно. И племянник у меня — Судья! Он и волостного Кудайменде вызвал в город…

Рыбаки встревожились, замолчали и скоро ушли. Оставшись один, Судр Ахмет почесался, позевал и опять лег. «Напугал я их, — думал он о рыбаках. — И еще не так напугаю! Они меня еще узнают!»

Потом пришла Акбала, покачивая на руках ребенка. Она похудела, глаза стали еще больше на бледном лице. Но одеваться она стала опять хорошо. На ней было белое батистовое платье, поверх него еще безрукавка из синего плюша, и волосы были заплетены в две косы и распущены на концах, как в девичестве. Судр Ахмет сел и с удовольствием поглядел на нее.

Историю с Еламаном он знал. Знал он также, что никаких вестей от Еламана из Сибири не было. И он тут же заговорил о Еламане, глядя вверх и покачиваясь:

— Ау, Еламан! Хоть и был он простой рыбак, бедный человек, непочтенный, как другие почтенные люди, зато среди этих голодранцев-рыбаков был самый лучший!

Лицо Акбалы пошло красными пятнами, и она опустила глаза.

— И вот теперь он в воду канул! Да простит аллах его, беднягу! Любил я его… Часто упоминаю его в своих молитвах.