Абдижамил Нурпеисов - Кровь и пот

Старуха уже собралась все ему выложить, но опять заробела. Проницательный Суйеу сразу заметил, что старуха его хочет что-то сказать и боится. Несколько раз он пронзительно взглядывал на нее, фыркал и отводил глаз. Наконец старуха совсем изнемогла, помолилась в душе и брякнула:

— Слышал новость? Дочь твоя вышла второй женой за Танирбергена.

Суйеу даже не моргнул, не взглянул на нее, не удивился, не переспросил. Сидел и нюхал табак. Тогда старуха разозлилась.

— Вот она, твоя драгоценная, ненаглядная… — сварливо сказала она и замолчала, ожидая, что будет.

— Молчи, молчи! — быстро скрипуче отозвался Суйеу. — Что это значит — моя? Что, что, сам я ее выбирал? Ее мне бог дал! Молчи!

Старуха быстро вышла на улицу, прогнала подальше бодающихся возле юрты соседских ягнят и козлят и вернулась в дом. Незаметно покосилась на старика. Он сидел по-прежнему прямой как палка. Но глаза у него горели, хрящеватый высокий тонкий нос его стал восковым, ноздри впали. Он так побелел лицом, что стал похож на покойника. Старуха испуганно опустилась на баранью шкуру возле очага. Старик Суйеу вдруг повернулся, внимательно поглядел на жену, зафыркал.

— Что это? — заскрипел он. — Что это еще такое, а? Что мне, по-твоему, делать, если она даже года не утерпела?

Кровяные глаза его стали вылезать, кадык на худой шее дергался, пальцы бегали по рубашке, будто ему было душно.

— Что это такое, а? Нет, что она мне говорит? А ты разве видала, чгоб за гулящей сучкой не бегали кобели? К чему это ты мне говоришь? А? Что это? Дожив до возраста пророка, я с палкой должен бегать за кобелями? А? Отгонять их от своей гулящей сучки? Эй, эй, хрычовка, что это за издевательство? А? А?

Старик Суйеу вскочил. Кровавоглазый, с козлиной бородкой, с белыми ресницами, он схватил плеть и привычно накрутил на руку волосы старухи. Старуха не удивилась и не вырывалась, только закрыла лицо рукой. Суйеу с остервенением пошел гулять по ней плеткой.

— Ау, хватит тебе! — тихо просила старуха.

Бивал он ее и раньше, но больше для порядку. Стегнет раза два в отпустит. Но теперь он все больше входил в азарт, прыгал вокруг старухи так и сяк и все норовил побольней. Тогда старуха вдруг рассердилась, вскочила, повалила старика, вырвала у него плетку и выкинула на улицу.

— Хватит, я сказала! — крикнула она. — Много силы накопил, ступай поучи свою бесстыдницу!..

Как ни защищалась старуха, на лице у нее быстро вспухали рубцы от плетки. Увидев рубцы, старик Суйеу отвернулся. Не сказав ни слова, он отошел, лег, накрылся верблюжьим чекпеном, отвернулся к стене и — как умер — не шевельнулся больше.

Кален не задерживался на джайляу. Проезжая аулы, он видел одних только женщин и детей. Все мужчины многочисленных родов прибрежья Торжимбай, Быламык, Андагул-Бадык сели на коней. Все джигиты этого края собирались в Акчике, в ауле Ожар Оспана. Собираясь, они несмело, но уже покрикивали, что не станут служить белому царю.

«Дурачки! — с грустью думал Кален. — Нашли себе вожака — Оспана. Пожалеют потом, да поздно будет…» Ехал он на худой кляче Судр Ахмета, и, сколько бы ни укорачивал стремена, длинным ногам его все равно было неловко. И от этой неловкости и от непривычного вида взбудораженных аулов было у Калена нехорошо на душе. Он все гнал коня, стремясь попасть к рыбакам до сумерек. Он в мыло загнал коня, но, пока добрался до Бел-Арана, сумерки уже наступили. И все-таки зорким глазом он издали, с перевала увидел море и рассыпавшиеся скособоченные землянки поселка на берегу. И еще он увидел, что в поселке суета, из землянки в землянку переходят рыбаки, останавливаются кучками на улице…

«Что это у нас? Или уж и сюда дошел слух о царском указе?»— подумал Кален и еще больше заторопился. Почуяв аул, конь через силу пошел галопом.

Калена заметили издали, сразу узнали его огромную фигуру, и сразу ему навстречу кинулся Рай. Он встретил Калена далеко за аулом и, задыхаясь от быстрого бега, привалился к шее коня. Сначала он только дышал и слезы стояли у него в глазах, когда, закинув лицо, смотрел он на Калена. Потом засмеялся и сказал:

— Еламан-ага…

— Еламан…

Рай кивнул, не в силах говорить. Кален почувствовал, как радостно заныло, задрожало у него сердце.

— Что, вести о нем? — хрипло спросил он, нагибаясь с седла и вглядываясь в лицо Рая.

— Сам… сам вернулся!

— А ну отойди! — весело крикнул Кален и сильно погнал коня в поселок. Он въехал в толпу, раздал ее, потом соскочил с коня. — Ну, рыбаки, с радостью! — все еще хрипло сказал он.

— Аминь! Тебя также! Войди в дом! Эй, джигиты, пропустите! Но тут же кто-то крикнул:

— Пусть даст чего-нибудь за встречу!

— Э, Кален-ага — за встречу! А то не покажем!

Оживленный народ обступил Калена. Даже самые робкие, которые обычно побаивались Калена, сейчас теребили его, дергали за полы, за рукава.

Кален был не по времени тепло одет в шубу, в высокие отделанные кошмой сапоги и был поэтому еще более могуч в теле. На голову был он выше всех — его дергали, кто-то даже пробовал повиснуть на нем, но он стоял неподвижно, только головой вертел во все стороны и радовался.

— Эй, джигиты! — закричал он. — Что возьмете? Был бы конь— отдал бы коня. Чапан был бы дорогой, снял бы тут же. А у меня ничего нет!

— Песню спой! — крикнул один, и тут же по всей толпе пошло:

— Песню! Кален-ага, песню!

Кален любил петь и пел хорошо. Он откашлялся, расставил ноги и вытянул шею. Все сразу замолкли, и Кален, прижмурясь, запел высоким и мощным горловым голосом песню Сары Батакова.

Он пел, играя голосом, захватывая все шире, и сам, как конь, потопывал ногами, поводил шеей, и запахло степью, ее полынным духом, повеяло на рыбаков солончаковым ветром, и в этом раздолье играл самый прекрасный на свете конь, любимый конь Батакова Сары!

Давно уже никто не слышал тут такого пения, и все стояли потупясь, и каждый вспоминал свое — кто что: кто детство, кто степь, кто коней, их запах, глухой гром их копыт…

Рай, забывшись, тискал руку какого-то джигита. Глаза у него были широко раскрыты и блестели, в горле что-то двигалось, будто пел он вместе с Каленом.

Когда Кален оборвал, Рай опомнился, выпустил руку джигита и, смущенно посмеиваясь, сказал:

— Ах, поет! Как поет, а? Был бы я девушкой, без ума остался бы от Кален-ага!

А Кален уже двинулся, расталкивая всех, к землянке. В землянке тоже слушали его песню, и никто не шелохнулся, и теперь все повернулись к двери, ждали. Пробившись в дом, разглядев Еламана, Кален, переступая через лежащих, кинулся к нему и не дал подняться, не дал слова сказать, сгреб, навалился медведем и замолчал, только плечи подрагивали.