Лев Жданов - Грозное время

Да, наверняка! Народ подал свой голос за царя, а это все, что Ивану и надобно…

Две недели прошло. Стихли вьюги. Морозцы легкие пошли. Дорога чудная стала. Лекарь говорит: надо на недельку отдых дать телу. Не сразу болезнь гнать, не то очень потрясется все тело… Тем лучше. Дальше в путь выступил царь.

В Троицу заехали. Там помолились о здравии Ивана, – и снова в путь.

Доехали до села Александровского, – остановились. Жизнь закипела, работа… На долгое житье здесь все устраиваются.

Митрополит Афанасий, преемник Макария, архиепископы все, пребывающие в Москве, не вытерпели, послали к царю грамоту: пусть де успокоит их царь… Как его отъезд понимать?

– Болен я! Так и передайте отцам святым! – отвечал Иван осланным боярам. – Лечусь… Лекарства нужны мне особые. Излечусь – снова на Москву буду. Не исцелюся, – Божья воля.

Передали в Москве гонцы двусмысленный ответ царя и ничем е облегчил он всеобщего смущения, уныния и страха!

Только через месяц, 3 января 1565 года – загадка разъяснилась.

В шумный базарный день – воскресный – по высокому горбатому мосту, перекинутому через Яузу, показалась кучка всадников, гонцов царских. Легко их узнать по шапкам с красным верхом, по одежде богатой, воинской, по окрикам грозным:

– Прочь с дороги! Вести царские!

Сторонится народ, чтобы не попасть под копыта скакунов, под удар тяжелой плети… Но сейчас же кидаются следом люди; кто на конях, те вдогонку скачут… Каждому хочется узнать поскорей: добрые или худые вести от царя пришли?

И все узнали.

Стотысячная толпа быстро сбежалась в Кремль. Здесь объявлено было, что из села Александровского две грамоты царь прислал: одну – на имя митрополита – духовенству и боярам; другую – люду московскому, гостям торговым, ко всему христианству православному, ко всей Земле. На площадях, на перекрестках стали читать эту грамоту. Пишет царь, чтобы народ в сомнение не впадал, беды пока не грозит никакой. Не гневается на них царь, опалы не готовит. Все дело – в измене боярской, про которую и написано ныне отцу митрополиту.

Содержание второй грамоты тоже скоро стало известно. То был длинный список обид и измен, причиненных боярами Ивану и семье его за все года и все дни; список, подобный письму, посланному князю Курбскому… И дворецкие, и конюшие, и окольничий царские, и дьяки, и казначеи, и дети боярские и приказные, – все не по правде служили-де царю и Земле! Казну земскую и царскую убыточили, земли – расхищали… За собой и за друзьями своими – поместья и вотчины царские держали, доходы сбирали, получая и от царя жалованье; богатели сами; а о царе и о тяглых, простых людях – ничуть не думали, угнетали народ! А захочет царь бояр, воевод или приказных, крючкодеев своих, наказать за худую службу – остальные стеной встают, мешают царю, своих покрывают… Лихоимцам и взяточникам – суда даже не было! Царь земле указы да льготы давал, а начальство – нарушало их, скрывая слово царское.

«И от великой жалости сердца, не могши столь многих изменных дел боярских терпеть, порешили мы, отче-владыко, оставить свое государство, поискать поселиться инако где-либо, хотя и в чужих краях, где Бог наставит». Так заканчивал свое послание царь.

Эта грамота, которую народ узнал и подкрепил взрывом сочувствия, громкими рыданиями и стонами по обиженном царе, вечном защитнике и друге народа, она явилась смертельным ударом уже подкошенному боярству и всемогущему раньше клиру монахов и священнослужителей; она создала в народе, на много веков вперед, убеждение: «Царь льготы дает. Дворяне да подьячие – скрывают эти льготы»!

Удар был нанесен мастерски! Теперь и подумать никто из бояр не смел – предложить народу избрать иного царя…

Нет! Народ кинулся к митрополиту… Рыдания, вопли носились над многотысячной толпой.

– Горе нам! Согрешили, видно, окаянные… Прогневили государя… Милости его великие – обратили на гнев. Он ли нас, простецов, от бояр не боронил? Суд давал скорый и правый. К очам своим царским легко допускал! Самим в углах своих управляться дозволил, без насилия злого, наместничьего… Кто нас помилует? Кто избавит от нашествия ворогов? Како стадо баз пастыря? Волки только и ждут того, чтобы нагрянуть… Скорей, отец митрополит, умоли государя воротиться, гнев на милость переложить! Бояре, воеводы, подьячие – изменники! Пусть их и карает! Мы ни при чем! Злодеев головой царю выдадим. Своими руками перевяжем их.

Так говорил народ, так говорили выборные «лучшие люди», посланные в Думу к боярам, к митрополиту.

А стрельцы, ратники и младшие воеводы? О них и говорить нечего. Никто так не умел привлечь к себе людей, если хотел, как Иван своих ратников.

– Пусть велит государь! – шумели стрельцы, чернь и купечество московское. – Своими руками, на клочья разнесем лиходеев царских… А нам за них – не погибать же!

Отсутствующий Иван страшнее оказался недругам его: попам, боярам и дьякам, чем даже был, пока сидел в Москве. Царь сам указал народу на преграду, стоящую между троном и землей: на чиновный, служилый люд того времени.

Исход понятен.

В селе Александровском скоро к ногам Ивана упали все: митрополит, духовенство, бояре, воеводы, выборные от Москвы, ото всей Земли – и молили униженно вернуться на трон. А условие? Пусть царь диктует!

Он продиктовал.

Те, что были с ним, да еще другие люди, из близких, которые в Москве оставались, способствуя видам Ивана, всего тысячи две человек – составили новый, исключительный двор царский, всем знакомую «опричнину, новый, дворовый царский обиход».

Двор кремлевский в Москве оставался по-старому. Хотел царь – туда мог вернуться. Но к царю в село без зову – никто не смеет ни ногой! От земли, на расходы, из большой Земской казны было взято сто тысяч рублей единовременно, на подъем новому двору царскому. Это по-теперешнему – около двух миллионов рублей. И для дальнейшего содержания Иван взял, отделил от земли двадцать городов «опричных», с волостями, с доходными статьями всякими. Чтобы своих доходов с великокняжеских земель родовых не тратить на новый двор, а копить казну детям и внукам. Весь строй земли остался без изменения, как его и раньше Иван уложил: в земстве осталися десяцкие, пятидесяцкие, соцкие, городовые приказчики (потом городничие). Дальше шли дворские приказчики, целовальники земские, вроде коронных судей, и «лучшие люди», как бы присяжные заседатели и судьи… Губные старосты, сословные головы по выбору от обывателей, затем – наместники от царя, тиуны-сборщики, наместники-волостели… Все осталось. И если царь раньше заявил, что бояре изменяли ему-, изменяли народу, – теперь, коща царю предоставлена полная власть и простор, не стоит смещать этих бояр, да и некем их сразу заменить. Новых «служилых людей» – еще мало. Страх послужит виновным вельможам во исправление. Так думал народ и успокоился. Иначе полагал Иван… Но он скоро выказал свою заветную думу.