Колин Маккалоу - Песнь о Трое

Ее рука покровительственно похлопала по моей.

— Дорогой мой Пелей, не печалься! Нашему сыну не выпало смертной жизни, но разве ты забыл, что я — богиня! Поскольку он не вдохнул земного воздуха, я попросила отца даровать ему вечную жизнь, и мой отец с радостью согласился. Наш сын живет на Олимпе — ест и пьет с другими богами, Пелей! Да, он никогда не будет править Иолком, но ему дано то, в чем отказано смертным. Умерев, он будет жить вечно.

Мое изумление сменилось отвращением, я смотрел на нее не отрываясь и спрашивал себя, как так случилось, что ее помешательство на богах взяло над ней такую силу. Она была такой же смертной, как и я, и ее младенец был так же смертен, как мы оба. Потом я увидел, как доверчиво она на меня смотрит, и не смог сказать того, что рвалось с языка. Если вера в подобную чушь помогла ей справиться с болью утраты, тем лучше. Живя с Фетидой, я привык к тому, что она думала и вела себя не так, как другие женщины. Я погладил ее по голове и ушел.

Шестерых сыновей родила она мне за годы нашего брака, и все были мертворожденными. Когда Аресуна сообщила мне о смерти второго сына, я наполовину обезумел и несколько лун отказывался видеть Фетиду, ибо знал, что она мне скажет: будто наш умерший сын был богом. Но в конце концов любовь и вожделение всегда возвращали меня к ней — и весь ужас повторялся снова.

Когда и шестой сын оказался мертворожденным — как такое могло случиться, ведь он родился строго в положенный срок и, лежа на крошечной похоронной повозке, казался таким крепким, несмотря на темно-синюю кожу? — я поклялся, что больше не отдам Олимпу ни одного. Я послал гонца к пифии в Дельфы, и ответом было, что виной всему гнев Посейдона за то, что я украл у него жрицу. Какое лицемерие! Какое безумие! Сначала он отвергает ее, потом хочет обратно. Воистину, не дано человеку понять замыслы и дела богов, старых или новых, все равно.

Два года я не прикасался к Фетиде, которая умоляла меня зачать еще сыновей для Олимпа. В конце второго года я привел Посейдону Конному белого жеребенка и принес его в жертву перед всем мирмидонским народом.

— Сними с меня проклятие, даруй мне живого сына!

Земля загудела, из-под алтаря коричневой молнией выскочила священная змея, почва вздулась под ногами. Рядом со мной рухнула колонна, на земле между моими ногами прорезалась трещина и удушливо запахло серой, но я не двинулся с места, пока землетрясение не закончилось и твердь не сомкнулась. Белый жеребенок лежал на алтаре, обескровленный и жалкий. Три месяца спустя Фетида сказала мне, что беременна в седьмой раз.

Весь этот утомительный срок я или слуги следили за ней пристальнее, чем парящий ястреб следит за добычей; я приказал Аресуне каждую ночь спать с ней в одной постели, я пригрозил служанкам немыслимыми пытками, если они оставят ее одну хоть на мгновение, если рядом нет Аресуны. Фетида выносила эти «прихоти», как она их называла, с терпением и легкостью, никогда не спорила и не пыталась противоречить моим распоряжениям. Однажды я услышал, как она затянула странный глухой напев старым богам, — мои волосы поднялись дыбом, и по телу поползли мурашки. Но когда я приказал ей перестать, она тут же повиновалась и никогда больше не пела. Срок приближался. Я надеялся на лучшее. Несомненно, я всегда жил в подобающем страхе перед богами, и они были должны мне живого сына!

У меня были доспехи, когда-то принадлежавшие Миносу, — мое самое большое сокровище. Изумительной красоты — покрытые золотом поверх четырех слоев бронзы и трех слоев олова, инкрустированные ляписом и янтарем, кораллами и горным хрусталем, образующими чудесный узор. Щит, выкованный таким же образом, был высотой со среднего человека и по форме напоминал два круглых щита, поставленных один на другой, с перехватом посередине. Кираса и поножи, шлем, юбка и наручи были сделаны на воина крупнее меня, и я уважал павшего Миноса, который надевал их, чтобы объезжать свое Критское царство, — не для самозащиты, ведь он был уверен, что ему никогда не придется ни от кого защищаться, — а просто для того, чтобы продемонстрировать подданным свое богатство. И когда он пал, они не сослужили ему никакой службы, ибо Посейдон сокрушил и его, и его мир, так как они не покорились новым богам. Вечной правительницей Крита и Теры была Рея Кибела, Великая мать богов, царица земли и небес.

Рядом с доспехами Миноса я положил копье из ясеня со склонов горы Пелион; его маленький наконечник был выкован из металла под названием железо, такого редкого и ценного, что большинство считало его легендой, ведь мало кто его видел. Опыт мой показал, что копье безошибочно поражало цель, в руке же было легким, как перышко; поэтому, когда мне больше не нужно было использовать его в каждодневных ратных трудах, я положил его к доспехам. У копья было имя — Старый Пелион.

Перед рождением первенца я достал их на свет, чтобы почистить и отполировать, — в уверенности, что мой сын вырастет достаточно крупным, чтобы они оказались ему впору. Но все мои сыновья родились мертвыми, и я отправил доспехи обратно в подземелье, во мрак такой же черный, как и мое отчаяние.

Дней за пять до того, как Фетида должна была родить нашего седьмого ребенка, я взял лампу и спустился по избитым каменным ступеням в недра дворца, петляя по переходам, пока не оказался перед тяжелой деревянной дверью, которая преграждала путь в сокровищницу. Зачем я пошел туда? Ответа на этот вопрос у меня не было. Я открыл дверь, приготовившись погрузиться в сумрак, но вместо него в глубине огромной комнаты маячил островок золотого света. Загасив пальцами собственную лампу и положив руку на кинжал, я подкрался к нему. Путь был завален урнами, сундуками, ящиками и утварью для богослужений — мне приходилось идти осторожно, чтобы не шуметь.

Подобравшись поближе, я услышал звук, который нельзя было спутать ни с каким другим, — женские рыдания. На полу, обняв золотой шлем Миноса, сидела моя кормилица Аресуна, из-под ее морщинистых пальцев выбивался тонкий золотой гребень. Она рыдала негромко, но горько, перемежая стенания погребальной песнью Эгины, своего — и моего — родного острова, царства Эака. О Кора! [7] В древнегреческой мифологии Кора — одно из имен богини Персефоны, владычицы подземного мира. Аресуна уже оплакивала моего седьмого сына.

Я не мог уйти, не утешив ее, притвориться, будто ничего не видел и не слышал. Она была уже зрелой женщиной, когда моя мать приказала ей дать мне свою грудь; она вырастила меня под ее равнодушным взглядом; она последовала за мной за тридевять земель, преданная, как собака; и когда я покорил Фессалию, то дал ей большую власть в своем доме. Я подошел поближе, легонько тронул ее за плечо и попросил не рыдать больше. Взяв у нее шлем, я притянул неуклюжее старое тело к себе и обнял, твердя глупости, пытаясь успокоить ее, презрев собственные страдания. В конце концов она замолчала, вцепившись костлявыми пальцами в мой гиматий.