Иван Кудинов - Яблоко Невтона

И тогда Ползунов приказал отложить работу до завтра, исходя, наверное, из того, что утро вечера мудренее. Положение, прямо сказать, было аховое. Флотилия всю ночь простояла на якорях, без движения.

А утром, едва рассвело, опять взялись за дело, пустив в ход все подручные средства и способы, так и этак раскачивая коломенку, бились час, другой и третий, но сколь ни старались, стояла она, как скала, недвижно, прочно осев днищем на грунт… Что делать? — уже в который раз спрашивал себя Ползунов, видя всю тщетность усилий и пытаясь найти, удумать некий новый прием, способный поднять и сдвинуть эту махину. Однако ничто путное в голову не приходило — да и все мыслимые и немыслимые приемы, наверное, были уже испробованы, а коломенка так и стояла недвижно, будто кто снизу держал ее крепко.

И тогда шихтмейстер, скрепя сердце, решил прекратить бесполезную работу.

— Как прекратить? — кинулся к нему капрал Тишин, командир этой злосчастной коломенки. — А нам что делать?

— Ждать, — сказал Ползунов.

— Чего ждать? — не понял капрал, растерянный и бледный, как равендук парусный. — Чего ждать, господин шихтмейстер?

— Погоды. А пуще того — прибылой воды, — объяснил Ползунов. И, видя смятение и вопрос на лице капрала, добавил: — Вода поднимется — и коломенка сама взойдет.

— А если не поднимется? — не исключил худшего капрал. — Тогда что?

— Поднимется. Наберись терпенья — и жди. Другого выхода нет. Не стоять же нам тут без пользы всей флотилией. Сколько человек на твоем судне?

— Восемнадцать. Но, господин шихтмейстер…

— Все! — пресек его Ползунов. — Ждать прибылой воды. Такой мой указ. Остальное — твоя забота. И не теряй головы, капрал, — упредил напоследок.

Вернувшись на флагманскую коломенку, шихтмейстер тотчас велел дать знать барабанами об отплытии. Подняли якоря. И двинулись дальше, вниз по Оби, оставив «двенадцатую» куковать на мели в ожидании прибылой воды… И два дня спустя, тринадцатого мая, пользуясь доброй парусной погодой, флотилия благополучно достигла Барнаула, войдя в протоку под Солдатскою слободой. Отсюда, из протоки, по большой воде коломенки обычно проходили в речку Барнаул, а по ней чуть вверх и до сливного моста, в гавань, где руду выгружали, не прибегая к конной тяге, прямиком к плавильной фабрике. Нынче же по малой воде такой переход был затруднителен. Ползунов в том убедился, сам все проверив и коротко записав в «бортовом» журнале, который вел аккуратно, изо дня в день: «Имел я по упомянутой протоке досмотр… чтобы отыскать во оной к проведению нагруженных судов способное место, но ни по которым мерам того учинить было невозможно…»

Ни по которым мерам! А как же с разгрузкою быть, находясь в столь значительном отдаленье от фабрики? Тут шихтмейстер не властен распоряжаться, разрешить эту задачу мог лишь начальник заводов. Наутро Ползунов и отправился к нему с докладом. И принят был незамедлительно, можно сказать, с распростертыми объятиями.

— Прибыли? Ну, слава те Господи! — не скрыл облегчения Христиани. — А мы тут заждались. Руда позарез нужна. А то ж печи скоро остынут, — преувеличил малость. — Ну, докладывай, голубчик, каково добирались?

И разговор между ними длился более часа, касаясь не только сплава руды, столь нужной заводу, но и последних рапортов шихтмейстера, в коих речь шла и о постройке шлюзов на пристани, должных облегчить подъемы и спуски тяжелых коломенок и дощанок, и о замене старых, изношенных судов новыми, дабы грузоподъемность флотилии не снижалась, а напротив, ежегодно бы возрастала, и об отмене солдатских постоев, несносно обременительных для повинных крестьян…

Первые два рапорта Христиани отодвинул, сославшись на то, что не успел еще разобраться, относительно же крестьянской повинности высказался твердо, без обиняков:

— Постои солдатские надобно отменить. Тягость сия для крестьян непосильна, ты прав, шихтмейстер.

— А солдаты? — осторожно спросил Ползунов, боясь поверить в столь скорое решение. — Где им быть?

— Солдат на судах держите, — распорядился Христиани. — Можно там и печи для обогрева поставить, — пояснил и внезапно умолк, похоже, чего-то не договорив, и посмотрел на шихтмейстера строго, без одобрения. И столь же строго, с упреком выговорил: — Тебе же, Ползунов, — когда асессор сердился на кого, был кем-то недоволен, он подчеркнуто сухо обращался к тому по фамилии, — тебе же, Ползунов, не советую впредь делами чуждыми заниматься, не препорученными по службе. А коли имеются у крестьян обиды, пусть сами крестьяне и обращаются по команде…

— Так они, господин асессор, и обратились ко мне со своею обидой, — пояснил Ползунов не столь в оправдание, сколь истины ради. — Слезно просили помочь. Как же я мог отказать?

— Просьбы крестьян не видно в твоем рапорте, — стоял на своем упрямый саксонец. — Так что впредь постарайся не своевольничать и по своему произволу не слать нам таких представлений. Дел у тебя и без того за глаза. Кои тебе поручены, — повторил жестко, как бы ставя на место шихтмейстера. Потом вдруг смягчился и хитро глянул, прищурившись. — Как это говорится: каждый сверчок знай свой шесток… Так?

— Так точно, господин асессор. Сие мне будет уроком.

— Вот, вот, — и вовсе повеселел Христиани. — Ну, какие еще заботы?

— Забота нынче одна: как поскорей разгрузить суда? — вернул его Ползунов на землю, а лучше сказать — на воду. — Коломенкам не пройти в гавань по малой воде. А что делать с рудою?

— Погодить надо, — помедлив, сказал Христиани. — Оставаться пока в протоке — до прибылой воды. А таскать руду конной тягой да вкруговую — занятие неспособное.

Ждали три дня. А на четвертый, семнадцатого мая, «в ночь на оное число, — пометил шихтмейстер в журнале, — учинилась в реке Оби прибылая вода». И коломенки спешно перевели в гавань, поставив близ фабрики под разгрузку. Тем же числом, ближе к вечеру, приплавилась и «двенадцатая» коломенка, почти неделю просидевшая у деревни Вяткино на мели. Капрал Тишин ходил гоголем, живописуя, каких усилий стоило сняться с треклятой банки, и хвастался, что, де, выдержки и твердости им не занимать…

Так или иначе, а все суда были на месте. И восемнадцатого мая, во вторник, начали разгрузку. Полагали управиться за неделю, а то и в пять дней уложиться, да не все предусмотрели — и планы пришлось менять на ходу. Два дня поработали, вторник да среду, а четверг оказался праздничным — вознесенье Господне. Ах, как это было некстати! Люди только-только начали втягиваться в работу. Но праздник — есть праздник. И вся команда в тот день, кроме водолеев, кормщиков да караульных, получила отгул. Потом еще два дня рабочих, а третий — воскресенье. Опять роздых, уволка. А когда же работать? Правда, понедельник выпал удачным — выгрузили около десяти тысяч пудов руды. Но вторник снова подвел — весь день лил дождь, команда бездельничала, лишь ближе к вечеру урвали часок, но разве то работа…