Владимир Григорьев - Григорий Шелихов

Было решено: утром или днем, когда шведский капер станет на якорь, к нему на пяти-шести трехлючных байдарах поплывет Куликалов, в качестве вождя местных индейцев, с дарами и постарается выманить самого Кокса к себе в селение… Селище такое, якобы индейское, шалашей на двадцать — походный лагерь — надо поставить в ущелье, верстах в восьми от берега. На пути к нему будет засада. Если Кокс на первый раз не отважится лично сойти на берег, засада беспрепятственно пропустит его людей туда и обратно. В лагере этом их встретят индейцы, которых немало уже навербовал в свою партию Куликалов, они примут дружески, накормят, обдарят мехами из компанейского промысла и с миром отпустят, чтобы внушить доверие Коксу.

— Стой, однако! — хлопнул себя по лбу правитель. — С такого крючка Кокс не сорвется… Ежели вдругорядь ехать к нему, чтобы выманить, доведется, я дам тебе, Демид, мешочек… Есть такой у меня в лагере! Покажешь Коксу зернины золотые, скажешь, что у себя в речке намыл, отдашь их за бутылку рому, как есть ты индеец глупой и простодушный. Золотого притяжения Кокс не выдержит — придет за смертью своей. За золото он людскую кровь льет, за него и своей заплатит.

Пуртов с восхищением принял план правителя. Демид Куликалов слушал молча, ничем не выдавая своих чувств, но в глазах его светилась тоска и отрешенность от интересов, волновавших русских добытчиков, и эту тоску не раз уже замечал в нем Баранов. «Александр Андреевич человека с первого взгляда как орех разгрызает», — говорили о Баранове те, кто сталкивался с ним, но даже умудренному острым чутьем на людей правителю Баранову Демид Куликалов казался человеком непонятным и загадочным.

В прошлом году осенью, когда Баранов в заложенной на южном берегу Кенайского полуострова крепости Воскресенской самолично, подавая пример работным, затесывал топором стволы цуги для домов и стапелей строившегося в Америке первого русского корабля, охрана лагеря привела к нему вышедшего из лесу человека.

Человек этот, в индейской одежде, с лицом, по цвету кожи неотличимым от выдубленной солнцем и ветрами кожи индейцев, внимательно разглядывал правителя. За широкой спиной человека стояла красивая девушка-подросток, совсем не похожая на индианку, и мальчик лет десяти, дичок красной расы.

— Ты будешь Баранов, кадьяцкий тойон касяков? — спросил правителя лесной человек чистым русским говором. — Я — Куликало… Демидом Куликаловым буду я, а это Анна и Николка… дочка и сын мои. Жена умерла… Я о тебе слышал, индейцы про тебя много рассказывают… Ну, я и вышел и Анну с Николкой с собою взял, — и Куликалов слегка подтолкнул вперед упиравшихся девушку и мальчика. — Повырастали они, крестить с попом, думаю, надо, учить… русской они крови, мои детища… Принимаешь нас? Я зверя промышлять буду, индейцы все меня знают, если по правде живете — всех к тебе приведу…

— Что же, коль добрый человек, живи с нами, и детей твоих приютим и воспитать допоможем, — спокойно и приветливо ответил Баранов лесному человеку, не подавая вида, как он обрадован его нечаянным появлением.

Провожая Баранова на трудный подвиг служения в Америке, Григорий Иванович Шелихов в последнюю минуту, сходя с поднимавших паруса «Трех святителей», сказал ему о неведомом русском изгое, скрывшемся среди индейцев за снежными горами побережья. Индейцы зовут его Куликало и почитают как великого вождя и колдуна. «Из собственного моего плавания к кенайцам, расспроса аманатов и старовояжных, а равно и справок, наведенных в Охотском портовом журнале, можно думать, — говорил Григорий Иванович, — что человек этот — единственный уцелевший из промышленных людей полютовского шнитика «Иоанн Предтеча». Шнит этот бесследно исчез на путях в Америку лет пятнадцать назад».

«Беспременно разыщи, Александр Андреевич, Куликала этого, — наказывал в своих позднейших письмах Шелихов. — Такой человек, ежели он среди индейцев пятнадцать лет прожил и славу великую нажил, для нас есть клад бесценный либо камень, на котором споткнуться можем… Разыщи!»

Но как разыскать? В такой стране человека, что иголку в сене, искать, а он, глядь, сам объявился…

Правитель поселил Куликалова с дочкой и сыном в своей бараборе, чего никогда не делал. И позже, когда Куликалов, стеснявшийся постоянного обилия посетителей в правителевом доме, ушел из него и поселился в крохотном, для себя срубленном шалашике, Баранов настоял, чтобы Анка с Николкой остались в управительском хозяйстве. Куликалов, которому буйство и вольные нравы промышленных не внушали доверия, был рад этому и платил правителю неутомимой и безупречной работой на промыслах и в сношениях с индейцами, крайне редко появляясь в конторе.

Правитель, хотя и был мужчиной в расцвете сил, жил одиноко и замкнуто. Всем хозяйством Баранова заправляла привезенная, как он говорил, «из России» древняя колымчанка Анфиса Ниловна Стадухина. Предки Стадухиной за полтораста лет до описываемых событий успели побывать на Камчатке, Курилах и Сахалине. Память Анфисы Ниловны была живым хранилищем имен и подвигов теперь безвестных и позабытых добытчиков-землепроходцев, неутомимо раздвигавших пределы русской земли к манившему их восходу солнца…

Анка с Николкой, выросшие в условиях первобытной жизни, с детства умели ловить рыбу и добывать силками и стрелами мелкую пернатую и четвероногую дичь. Они стали деятельными помощниками Анфисы Ниловны по хозяйству, а от нее научились древним русским молитвам и буквам славянской псалтыри.

За несколько побывок Куликалова в Воскресенской крепости, а потом в Павловской гавани на Кадьяке Баранов узнал всю необыкновенную историю жизни этого человека и еще более утвердился в высоком мнении о великих жизнеустроительных качествах русского народа.

Лет пятнадцать назад, как раз в то время, когда настойчивый английский мореплаватель Джемс Кук в 1778 году, убрав паруса на прославленном «Resolution», [3] «Решительный». дрейфовал на галсе Кенайского полуострова, борясь в открытом океане с затяжными в этих широтах осенними штормами, мимо его судна, принятый в надвигавшихся сумерках за кита, проскочил в залив трухлявый, потерявший мачту и паруса, едва видный над водою русский шнитик «Иоанн Предтеча».

Шнитик был отправлен из Охотска иркутскими купцами Очерединым и Полютовым для промысла морского зверя на Алеутских островах. Выряжая на скорую руку свою утлую, изъеденную морским червем посудину, богобоязненные купцы не хотели брать лишний грех на душу — слезы сирот и вдов — и потому вербовали команду из бессемейных ссыльных, не помнящих родства бродяг и беглых каторжников. Золотой песочек и спирт иркутского курения туманили глаза охотского коменданта полковника Козлова-Угренина и помогали купцам нарушать закон и некоторые формальности.