Владимир Григорьев - Григорий Шелихов

— Погодишка всему делу поперек встала, — ворчал Пьяных, как бы утешая Шелихова в неудаче замысла. — Подал бы господь благополучными в Большерецк проскочить…

Продрейфовав в виду Большерецка сутки без воды и пищи, Шелихов после безуспешных попыток заякориться принял решение съехать в байдаре на берег и подготовить доставку на корабль по окончании шторма воды и рыбы.

— Дойдешь ли?! — усомнился Пьяных, глядя на бушующие волны, но отговаривать не стал и приказал готовить байдару.

Спустя короткое время двухлючная байдара, как легкая щепочка, взлетела на гребне набежавшей волны. Во втором люке сидел верный Куч.

— Держись, Захарыч, глаз не спускай с Большерецка. До свиданьица, товарищи добытчики! — крикнул Шелихов, и через мгновение щепка, которой человек доверил себя, исчезла в пене крутящихся валов. В Америке, насмотревшись на алеутов, гоняющихся в бурном море за китами, Шелихов приобрел к кожаной байдарке, как средству передвижения по морю, величайшее доверие.

Через два часа большая толпа камчадалов приветствовала отважных байдарщиков на берегу торжественной пляской.

Шелихова знали в Большерецке, знали и о том, что он три года назад ушел в плавание на Америку. Поэтому камчадалы особенно радостно приветствовали необыкновенное возвращение морехода. По местному обычаю, Шелихов должен был, не минуя никого, зайти в каждую избу и ярангу, и везде, куда бы он с Кучем ни входил, им подносили туесок с напитком. Этот туесок нужно было обязательно выпить, чтобы не нанести смертельной обиды гостеприимному хозяину.

— Тьфу, опять же мухоморовая! — сплюнул Григорий Иванович, возвращая туесок.

— Холоша, холоша! — лепетали простодушные камчадалы, нахваливая свою дурманную, настоенную на грибах мухоморах водку.

Начальник селения казак-урядник Большеротов рассказывал последние новости Камчатки.

— Рыбой красной четыре ямины завалили, китов…

— Мне пуд сто рыбы надобно, дадите?

— А куда ее девать-то, целу ямину отвалим. Ты нам только солью-чаем пособи, второй год рыбу тушением заготовляем, соли нет. В Петропавловск англинец пришел… Василий Петрович… или как его бишь, запамятовал… торговать намерился, и все у него есть: пшено сарацинское, соль, чай, китайка, водка французская, крепкая. Бабы затормошили: съезди да съезди, мы, мол, без рубашек ходим, долго ли до греха… Я и съездил, только не допустил исправник Штейнгель, заборонил расторжку: «У нас, говорит, у самих все есть и ни в чем мы не нуждаемся, да и беспошлинно торговать правительством запрещено». С тем домой и вернулся. Ты бы, Григорий Иваныч, через хребет махнул, в Петропавловское наведался бы. Мы тебе для такого занятия и лошадей дадим.

Не прерывая, Шелихов слушал казачьего урядника. Иностранный купец — ведь это и есть то самое, ради чего он предпринял плавание в Петропавловск. Мягкую рухлядь, привезенную на «Святителях», он обменяет на английские товары, сам наживет и людям без труда свои «добавочные» вернет.

— Ладно! — важно ответил он и виду не подал, как заинтересовали его новости Большеротова. — Лошади мне твои не нужны, у меня корабль есть. Завтра на него вернусь и в Петропавловск пойду, а ты мне со своими людишками рыбу и воду на корабль представь, я же за вас, сирот, так и быть — расторгуюсь…

Шелихов с Кучем остались спать в избе Большеротова. А когда на зорьке встали и вышли на кекур, [8] Выступающий в море утес. с изумлением увидели, что «Святители» исчезли с горизонта.

— Что скажешь? — обратился мореход к Кучу. Куч только плечами пожал. — Видно, на Пенжинскую понесло, — предположил Шелихов. — Придется и нам туда вместо Петропавловска сухопутьем тянуться… Да, совсем ко рту было поднесли, и вот на, мимо обнесли! — сказал он, подумав, что встретиться с прибывшим в Петропавловск английским торговым мореходом так, видимо, и не придется.

— Давай лошадей! — вернулся он в дом Большеротова и тут же, начав расспрашивать о дороге на Пенжинскую губу, выдал свое изменившееся намерение.

— На Пенжинку лошадей не дам, — отрезал Большеротов. — Сам загниешь и лошадей загубишь — шутка сказать, восемьсот верст пройти. Хребтом не пройдешь — медведи на лошадей позарятся, а берегом коряки и ламуты не пропустят… они сейчас немирные… Да и что толку, если и доберешься! Ты придешь, а Пьяных «Святителей» уже в Охотск увел. Зимой, — на носу-то зима! — на конях от Пенжинки к Охотску не спустишься, это тебе не на байдарках море в шторм переплыть. Придется олешек или собак добывать, а на таком деле беспременно голову сложишь…

Шелихов признал доводы Большеротова разумными. Оставалось, таким образом, лишь одно: осуществить первоначальное намерение — перебраться через хребет, мимо сопки Вилючинской, в Петропавловск. Денег, правда, при себе мало, мягкая рухлядь осталась на корабле, но если петропавловский исправник Штейнгель дозволит расторжку, англинец, может быть, и согласится под его государственную гарантию принять векселями на Москву или Петербург. В таком случае он, Шелихов, тоже заработает, но только уже в свой карман, без дележки с кем бы то ни было. Ну, а если и ничего не выйдет из попытки торговать без наличных денег, то… Шелихов тут задумался. Только что входившие в торговую практику векселя Григорий Иванович считал необходимым внедрять в обиход сибирской и заокеанской торговли — не будешь же возить за собой сундук с деньгами. Да, — примиренно пришел к выводу мореход, — если он ничего не купит, то хоть расспросит и узнает от английского капитана координаты пути в Кантон, на Филиппины, Малакку и Индию. А знать теперь это для Шелихова такое дело, что за него он и сам готов большие деньги заплатить.

Оставив Большеротову залог за трех лошадей, Шелихов на следующий день вместе с Кучем выехал в Петропавловск. Третья лошадь шла под вьюком с продовольствием.

Они прибыли в Петропавловск на седьмой день трудного пути, следуя мимо действующих сопок Апача, Паратунка и горячих у их подножия ключей, в которых смогли варить себе рыбу и подстреленную дорогой дичину.

— Твоя страна и моя страна — как руки у людей, — радостно выставил Куч перед глазами Шелихова ладони с растопыренными пальцами. — Руки одинаковы, а люди разные: ты белый, а я красный.

— Пустое, — отвечал Шелихов. — Мы к тебе придем — всех одинакими сделаем…

На спуске к Петропавловску Шелихов и Куч невольно остановились, залюбовавшись величественным видом Авачинской бухты. Между четырьмя курившимися сопками лежало глубокое зеркало вод. Двадцативерстным широким клином это зеркало врезалось в яркую зелень берегов, испещренную белыми стволами берез.

— Хороша! — вырвалось у Шелихова. — Прямая дорога в Америку! Одна беда, полгода льдами заперта лежит…