Владимир Григорьев - Григорий Шелихов

Восторженно-удивленное лицо Шелихова удовлетворило Селивонова. «То-то, думаешь, один ты умен, прозорлив и славе отечества прилежен», — остановил Селивонов движением руки вопросы, готовые сорваться с уст морехода, и, глубоко вздохнув, продолжал чтение обработанной шелиховской вставки:

— «Нельзя сумневаться в том, что дорога, которую показал известный мореплаватель Кук своим соотчичам, Российской державой будет оставлена, тем более, что похищенные плоды российских приобретений и прибытки, какие англичане от сего видели, всегда станут поощрять их к новым захватам. Полагаемые же меры: отправление флотилии из Балтийского моря и учреждение порта при реке Удь — совершенно могут преградить всякие сторонние покушения на дальнейшие похищения…»

«Чихнет Бентам, когда столкнется с нашими военными орлами. Это тебе не купеческие промысловые шитики! Дай мне двояшку таких, я тебе и сам показал бы, где раки морские зимуют», — завистливо подумал Шелихов, жмуря глаза как бы в ослеплении перед ширью, развернувшейся в соответствии с его замыслами и мечтами.

Дальше в рапорте шли выводы и умозаключения государственной власти на месте, и Шелихов почти не слушал. Он уже думал о том, почему так скупо и без души отражены в рапорте пережитые им и его соратниками опасности, бедствия и победы в завоевании дружбы и расположения алеутов. Хотел об этом спросить и не смел.

А Селивонов вдруг умолк и выжидательно посмотрел на Шелихова. Шелихов беспокойно посапывал и ерзал в кресле, готовый что-то сказать. Но правитель канцелярии ухмыльнулся и стал читать дальше, чуть скашивая глаз на морехода, смущенно затихшего после слов:

— «Донесенные записки оставил я такими, как они мне представлены, дабы ваше величество благоизволили из них точнее и лучше усмотреть все поступки Шелихова. Из записок же видно, что Шелихов умел привлечь народы Кадияка, Афогнака и других островов и мест и при одном российском человеке без всякого опасения отправлял по тысяче человек диких с их согласия на свои надобности далеко от пределов постоянного обитания…»

Селивонов сделал передышку, подвинулся ближе к столу и, все время незаметно наблюдая за купцом, с легкой усмешкой подумал, пробегая глазами только что прочитанное: «Ах ты, хитрый мужичишка! Как составил свои записки. Знает, что государыню хлебом не корми, ей бы токмо оды сочинять одни». И с той же ухмылкой, проведя рукой по выпуклой лысине, продолжал вслух:

— «Дела его доказывают о доброжелательстве и знании… А еще более склоняет меня к нему то, что дикие народы согласились, чтобы дети их были обучаемы российской грамоте, до того вовсе никакой им не известной, и что сорок человек из диких разных полов, вознамерясь увидеть селения российские, приехали с Шелиховым в Охотск, из коих пятнадцать человек живут в Иркутске и поныне, дабы увидеть российских жителей и образ их жизни».

— До сего дня без меня али Натальи Алексеевны на улицу выйти боятся, — удовлетворенно усмехнулся мореход. — Так Наташенька их, как клуша, и водит!

— «Я споспешествую, — никак не отзываясь на это замечание, читал Селивонов, — сему весьма полезному упражнению Шелихова оказанием пособия ему, от меня зависящему, позволив отпустить на отправляющееся от него к Кадияку судно, по просьбе его, до пятисот пуд из Охотска ржаной муки и на триста пуд из тамошних такелажных вещей, до мелких оснасток принадлежащих… Наконец, мысля, что и сам Шелихов, может быть, нужен будет иногда для каких-либо объяснений, рассудил отправить купно с сим и его самого».

Дальше читка шла невнятной скороговоркой, правитель канцелярии бормотал скорее для себя, лишь для того, чтобы убедиться еще раз в прилежности и точности составленного всеподданнейшего донесения. На этом «всеподданнейшем донесении» голос Селивонова приобрел силу, и Шелихов услышал: «…с коим я пребуду непоколебим. Генерал-поручик Иван Якобий».

— Благодетель! — выкрикнул Шелихов в избытке восторга от свершения самых смелых его ожиданий. Да и впрямь, что же это такое?! Он лично будет иметь возможность подать императрице продуманное и написанное Селивоновым донесение Якобия! — Чем отблагодарю тебя?! — не сводил глаз с Селивонова мореход. — Памятник в Америке воздвигну!.. Ваше…

— Будет тебе, перестань, Григорий Иваныч, с меня хватит, ежели свечку за упокой души моей поставишь, — растроганный неподдельным волнением непокорливого морехода, буркнул Селивонов. — К тому же я вовсе не для тебя экстрактом из твоих бумаг занимался — для отечества! — важно произнес он. — Во исполнение завета Михаилы Васильевича Ломоносова — провидец он был! — изложил я дела твои и соратников твоих…

Селивонов в волнении, захватившем и его, перевел дыхание и неожиданно крепким, проникновенным голосом, каким произносят заклинание или молитву, заключил:

— Запомни эти слова, Григорий Иваныч, они и в предбудущем силы не утратят… Ну, прости, голубчик, иди с богом домой, я устал… Ох, старость, старость, кабы не она, я и сам бы в дело твое вошел, да укатали сивку не крутые горки! Ты, чай, понимаешь теперь, чего тебя ожидает? Через это принуждаюсь снова урок поставить: заканчивай спор свой с компанионами в совестном суде по-хорошему и прочие дела, какие над тобою нависли, да так, чтобы на Катерину [37] Церковный праздник 24 ноября ст. ст. и след твой в Иркутском простыл… Прощай, Григорий Иваныч! — важно наклонил голову Селивонов в ответ на прощальный поклон Шелихова по старинке вперегиб.

Путешествие в Охотск, уход корабля в Америку и возвращение Шелихова в Иркутск показались Ивану Ларионовичу Голикову неопровержимым доводом в пользу примирения с мореходом и уступок ему в счет будущих беструдных прибытков от такого оборотистого и делового компаниона.

Иван Ларионович за долгие годы пребывания в Сибири сколотил на откупе водки миллионное состояние, но побывать самолично в таких медвежьих углах своего царства, как Охотск, Гижига, Камчатка, Чукотская земелька, ни разу не удосужился; он довольствовался управлением обширными делами из своей моленной с лествицей в руках. Старообрядческая лествица облегчала порядок сношений с богом и людьми, четки ее служили напоминанием о долгах людей и числе молитв богу, подлежащих за них с Ивана Ларионовича.

— Мошенник Гришка и, бывает, завирается с работными форсу ради, но смышлен, удачлив и для дела головы не пожалеет. Нас он не боится, за ним сильные люди — и здесь и в Петербурге. Надо мириться, Иван Андреевич! — проговорил Голиков, зайдя на дом к Лебедеву-Ласточкину, с тем чтобы накануне предстоящего рассмотрения спора в совестном суде выяснить настроения своего компаниона. — Гришка, дошли до меня сведения, новое товарищество складывает, на манер Ост-Индийской и Голландской компании.