Александр Спешилов - Бурлаки

Спустившись в кубрик, я вскоре забыл о Спиридоне.

Чуваш Тетюев вот уже больше месяца мастерил самодельную скрипку. Скоблил разные дощечки, склеивал их. Долго искал подходящее дерево на верхнюю доску — на деку. Для нее обязательно нужна елка, да не простая, а без сучков и некосослойная. Случайно в трюме он отыскал толстую еловую доску от старого ларя. И скрипка была сделана.

В деревне Тетюев выменял на старые рукавицы горсть конского волоса и связку сырых бараньих кишок.

— На что тебе эту падину? Не придумай на кухню тащить. Вытурю вместе с кишками, — бранилась Катя Панина.

Конский волос Тетюев использовал для смычка, а из кишок сделал струны.

Сегодня Тетюев решил испробовать свою скрипку.

— Неужели заиграет? — спросил я Андрея Заплатного.

— А почему ей не заиграть? Как настоящая.

— Все-таки интересно.

— Не шуми, — остановил меня Заплатный. — Слышь, настраивает.

— Я в третьем году в прислугах жила в Мотовилихе, — вполголоса рассказывала Катя Панина. — Хозяйский сын тоже на скрипке играл. Жалостливо.

— Ты его что, жалела? — пошутил Заплатный.

— Его-то? Да оставь ты.

Тетюев настроил скрипку и заиграл чувашскую песню. Перед ним на корточках сидел Степа с открытым ртом. Пришел послушать игру и сам Сорокин и попросил:

— Ну-ко, повеселее что-нибудь. Играть так играть. Грешить так грешить.

Тетюев заиграл плясовую.

— А ну, расступись, народ! — С этими словами на середину кубрика вышла Катя Панина. Навстречу ей — Андрей Заплатный. И началась пляска. Катя улыбалась, а Заплатный хмурился, и все смеялись. Потом плясал с Катей Кондряков. Длинный, как жердь, он, к общему удовольствию, раза три ударился головой о потолок и скоро умаялся. Катя вызывала желающих:

— Выходи, зимогорики!

Как бы невзначай махнув фартуком, она задела по лицу Сорокина. Василий Федорович не удержался и вышел в круг. Плясал он плавно, по-старинному. В конце быстро заперебирал ногами, сел на пол и ловко, по-молодому, вскочил.

Тетюев водил по струнам и строил уморительные рожи, шмыгал носом, мигал попеременно то одним, то другим глазом. Мне тоже захотелось плясать. На меня цыкнул старшина:

— Прижмись, углан. Не мешай большим… Одним словом, побаловались и хватит. Спать надо. Спасибо, Тетюев, Василий ты мой Иванович. Я со своей свадьбы так не плясывал. До свиданьица, матросики. Не проспите утреннюю побудку.

Но почти до рассвета стояло веселье в матросском кубрике. Не было среди нас лишь Вахромея, да Спиридона Кошелева, который, пригорюнившись, всю ночь просидел на палубе.

Я даже во сне видел тетюевскую скрипку и сам играл на ней. И утром, во время работы, она не выходила у меня из ума. Я стал просить Тетюева научить меня играть на скрипке. Он согласился, и каждый день после работы мы с ним выходили на корму брандвахты. Я брал инструмент в свои натруженные за день руки, водил смычком. Скрипка издавала такие звуки, как будто с живой кошки шкуру дерут. Всем это надоело. Стали меня гонять с музыкой в лес.

Один Тетюев мне сочувствовал.

— Не тоскуй, паря, — говорил он мне. — На скрипке нельзя сразу. Вырастешь — научишься.

Но я так и не научился.

Ниже устья Вишеры на урез все чаще и чаще стали попадать якоря и стопудовые лоты. Нам такая добыча была не под силу. Мы ставили буйки и плыли ниже. Сорокин написал рапорт, чтобы привели водолазный кран или послали на карчеподъемницу водолаза.

Через несколько дней на винтовом пароходе «Волна» к нам приехали водолаз Пигалев и сигналист Григорий Галкин. Принимая чалку, я заметил на борту парохода своего друга Паньку Рогожникова.

— Паня! Здравствуй!

— Ты! — обрадовался Панька. — Здорово, Сашка!

— Тоже бурлачишь, а я не знал.

— Меня тятька взял, — рассказывал Панька. — Он здесь штурвалит. Пойдем к нам, у нас каюта отдельная.

Пока выгружали водолазное имущество, мы сидели с Паней в крохотной каюте и разговаривали.

— Как, Паня, живешь? — спрашивал я.

— Хорошо. Только капитан сердитый. Знаешь, наш, с увала. Тюря одноглазый. Все пьет, все пьет. Сперва вино, потом чай. По пяти самоваров в день ставлю. Потом прикуривать заставляет. Я прикурю, а он дерется. Ты, говорит, заразный. Сойдет на берег, все подошвы в глине вымажет, потом прямо по ковру ходит, а мне мыть надо. Тятька говорит: терпи. Я, говорит, раньше тоже терпел. Меня, говорит, раньше в мокрый брезент закатывали, а тебя не закатывают… Вот какая моя жизнь. Теперь в поселке ребята рыбу удят, по огородам бегают, в шары-бабы играют…

После перегрузки водолазного имущества на карчеподъемницу «Волна» потянула нас обратно по Каме до красных буйков, под которыми лежали разысканные нами чугунные утопленники.

Уже над рекою и над прибрежными болотами поднимался первый сентябрьский туман. Яркими пятнами на фоне хвойного леса краснели заросли калинника. Высоко в небе курлыкали перелетные журавли.

Сигналист Григорий Галкин был однодеревенцем Сорокина. Он привез Спиридону Кошелеву письмо от жены.

— Видел твою бабу у сорокинских, — рассказывал он. — Ничего, говорит, живу. Да какая жизнь в чужих людях? И зачем ты живешь отдельно? Женился для чего?

— Все это правильно. Я кровельщиком работал. Что ни день — целковый, а то и два. Пил раньше. Женился и пить бросил. Жили сперва хорошо. По деревням ходил, ведра, чугунки починял… Теперь видишь, до чего дошло. Никакой работы — ни слесарной, ни жестяной нету. Даже в деревнях. Не на что им посуду починять. Сами в голодном тифу маются… Жену в батрачки отдал к Василию Федоровичу, из-за хлеба. Точку я потерял, вот что.

— Здорово похудела она на сорокинских харчах, — продолжал рассказывать Галкин. — К родителю хочет уехать, в Тамбовскую губернию. А я ей говорю, как навигация окончится, Спиридон денег принесет, и будешь жить барыней…

— Не смеши ты… Ничего я не принесу, кроме гармошки… И в самом деле, чего ей маяться. Были бы деньги, сейчас послал бы — пускай едет на родину… Нет, ребята, нельзя жениться рабочему человеку, если еще его с завода прогнали, если он безработный…

Показался первый буек. Отдали чалку. Карчеподъемница прошла сажен десяток и остановилась. Бросили якорь. Пароход пришвартовался к борту. Вахромей, принимая чалку, оттолкнул ногой Спиридона Кошелева.

— А ну, соломенный вдовец, ершова порода! Подбери свои ходули.

Спиридон поднялся с места и боязливо отошел в сторону.

На палубу вышел водолаз в серой вязаной рубашке и таких же штанах. Он проверил нагнетательный аппарат, шланги, лебедку и стал натягивать на себя водолазный костюм. Сигналист приволок ботинки с толстыми свинцовыми подошвами. Я попробовал надеть один ботинок. Надел — и не мог отодрать ногу от палубы. Пигалев усмехнулся: