Александр Спешилов - Бурлаки

— Беспартийного нельзя. Секретные бумаги. Понимаешь?

Меркурьев вдруг уперся своими рыжими глазами в меня. Я даже в сторону отвернулся.

— Кроме Сашки Ховрина, некого.

— А как наша работа с Паниным? — спросил я.

— Одно другому не помешает, — ухватившись за мысль Меркурьева, сказал Бычков. — Это даже очень хорошо. По рукам, товарищ!

На лучшем капитанском доме, брошенном хозяевами, появилась вывеска «Волвоенкомат».

Пришлось ехать за «канцелярией» в уезд. Я сам сочинил себе мандат:

«Дан сей мандат делопроизводителю Строгановского волвоенкомата товарищу Ховрину в том, что он командируется в уездный военный комиссариат по военным делам, и предлагаю под страхом революционной власти оказывать ему должное содействие. За неимением печати верить приложенной».

Перед отъездом пошел проститься с Финой. Застал ее в огороде: она поливала капусту. Я перемахнул через забор и крикнул:

— Фина! Сегодня в город еду! — Не дал ей опомниться и схватил за руку. — Понимаешь? В командировку!

Фина высвободила руку и сказала:

— Мне тоже надо в наробраз, к Алтынцеву.

— В чем же дело? Поехали!

— Я не готова.

— А что тебе готовиться? Переоделась, да и на пристань.

Мы шумно вбежали в дом, где жила Фина.

— Тетя! Я в город еду!

Старушка погрозила мне пальцем:

— Собрания у вас, лекции, теперь в город. Отбил ты у меня племянницу… Да ничего не поделаешь. Вы люди молодые, вам вместе жить, а нам умирать пора… Что же на дорогу-то собрать? Сегодня, как на грех, не стряпали.

На «Петра Великого» мы попали перед последним свистком. На мостике уже стоял капитан — бывший мешковский матрос Демидов. В белом кителе, в форменной фуражке, статный, не хуже любого старого капитана. Он с достоинством командовал: «Отдать носовую! Отдать кормовую!.. На пристани! Уснули?»

Пароход был переполнен. Никаких первых, вторых, третьих классов не было. На нижней палубе можно было увидеть бывшую барыню — она разместилась с багажом прямо на полу у машинного отделения, а в салоне — артель плотников с пилами и топорами. Мне, как человеку «военному» и с мандатом, комендант парохода отвел отдельную каюту.

Зеркала в каюте нет, диван обшит мешковиной, вместо красивых никелированных шпингалетов и ручек — веревочки. В оконном стекле дыра, от умывальника осталась одна расколотая раковина.

— У вас на пароходе война, что ли, была? — спросил я коменданта во флотской шинели, вооруженного наганом без кобуры и кортиком.

— Похуже, братишка! — ответил он мне. — В затоне при Керенском обкорнали. Доремонтировать-то мы не успели, таким наш «Петя» и навигацию открыл.

Фина, оставив в каюте баульчик, вышла на балкон.

Пароход отвалил от пристани. Перед окном поплыли последние постройки, примыкающие к селу луга, красивые яры, светлые пески, а затем могучие сосновые леса. К окну подошла Фина и сказала:

— Знаешь, что я придумала? Поедим вместе, а потом я уйду в салон.

С первой частью предложения Финн я с удовольствием согласился. Сходил за кипятком. Мы достали «подорожники» и устроили пир.

Настала ночь. У потолка загорелась тусклая электрическая лампочка. Фина завесила окно газетой и не собиралась уходить в свой салон. Мы сидели молча, прислушиваясь к ритмичному стуку машины.

— Помнишь, Фина, как тетушка сегодня сказала: вам, мол, вместе жить, — сказал я волнуясь.

Фина подумала и ответила:

— Рано, Саша. Нам учиться надо… Обождем маленько. Мы еще очень молодые… Но никогда не расстанемся… Я очень люблю тебя, Саша. Не сердись…

На каком-то перекате пароход пошел тихим ходом. На носу закричал наметчик: «Два с половиной!.. Под табак!.. Не маячит!» Мимо проплыл зеленый огонь бакена. По палубе пробежали матросы. Потом все стихло. Только слышно, как по воде шлепают плицы да дребезжит в окне разбитое стекло.

Я предложил Фине ложиться спать. Она отказалась:

— Ты ложись, а я посижу.

— Тогда и я буду сидеть.

— Хорошо, — согласилась Фина. — Будем сидеть вместе.

Она положила голову мне на плечо и задремала. Я пошелохнуться боялся, чтобы не разбудить ее. Так сидел долго. Потом осторожно освободился и опустил голову Фины на свернутое пальто. Она пробормотала что-то во сне, заулыбалась, но не проснулась.

От окна подувал ветерок. Я прикрыл Фину чем мог и вышел в коридор.

На лестнице, которая вела на нижнюю палубу, сидели пассажиры и спорили. Человек в пенсне, в черном плаще с медной застежкой говорил:

— Вы подумайте, кто поддерживает большевиков? Евреи, комиссары. А с нами кто? Бог и крестная сила, интеллигенция.

— Сам-то ты за кого? — вмешался я в спор пассажиров.

— Я за единую, неделимую Россию.

Среди пассажиров раздался смех.

— Вы, гражданин, клевещете на интеллигенцию, — сказала пожилая женщина. — Я учительница, стало быть, тоже принадлежу к интеллигенции. Так вот, для большинства учителей интересы народа дороже жизни. И мы против вас.

— Что ни говорите, — не унимался человек в плаще, — а Советы долго не продержатся.

К нему подобрался человек в солдатской шинели и прямо к носу поднес огромный жилистый кулак.

— Видал? Рука у нас крепкая. О том, чтобы разбить Советы, ты и думать брось!

Незадачливый агитатор снял пенсне, протер платочком. Снова прищемил им переносицу и протянул:

— Я не обижаюсь на вас, гражданин. Мне просто жаль вас, темного, некультурного человека. — И, отвернувшись в сторону, стал доставать из корзинки какую-то еду. Подошел вахтенный матрос и предложил:

— Товарищи пассажиры! Освободите лестницу… Тебе говорят! Расселся тут со своими манатками. Освободи лестницу! Не понимаешь, что ли, русского языка?

Человек в плаще сунул недоеденное обратно в корзинку, забрал свой багаж и стал подниматься вверх по лестнице.

— Куда? — остановил его матрос. — Вниз иди, в кормовое отделение. — И подмигнул остальным пассажирам: — А вы, товарищи, не беспокойтесь. Располагайтесь как дома. В первый класс можно, если желаете. Кто спать хочет, можно с балкона диваны принести… Этого гуся я давно приметил. На нашем пароходе едет и нам же поет заупокойную. Черепаха полосатая!

На рассвете пароход пристал к пустынному лесному берегу, где стояли поленницы сосновых дров. По палубам прошел с матросами комендант и приказал:

— Товарищи пассажиры! На погрузку дров!

Иные нехотя, а многие с удовольствием выходили на берег, чтобы поразмяться, разогнать сон.

Едва успели перебросить на берег широкий трап, я одним из первых перебежал на яр. Меня охватило утренним холодком.

Умылся на приплеске — стало теплее.

На берег вышли матросы, за ними пассажиры. Растянулись цепочкой от поленниц по берегу, по трапу, но палубе до люка кочегарки.

— Раз его, взяли!